* * *
Полет не произвел на меня никакого
впечатления. Я ожидала чего-то необычайного, а оказалось все так просто,
даже буднично. Разбежались, полетели. Только не по земле катаемся, а по
воздуху. Посмотрела вниз, там домики, поля — положительно ничего
захватывающего!
Мне представилось, как я прыгну.
Вот вылезу на крыло... Ничего страшного: земля далеко и какая-то
ненастоящая. [26]
С тех пор я стала ежедневно ездить на аэродром. Это был конец июля. Там
каждый день проводились занятия — занимались курсанты высшей парашют,
ной школы. Они делали по 10 прыжков и становились инструкторами
парашютного спорта. Начальником этой школы был Мошковский.
Ходила я, ходила за Мошковским, пока он наконец не убедился, что я
действительно хочу прыгать.
Он меня просто проверял, выдерживал. Тогда еще прыжки казались
рискованными, особенно для девушек.
Наконец Мошковский мне говорит:
— Ну ладно, пройдите медосмотр.
Я страшно обрадовалась и побежала к врачу. Сердце у меня оказалось
безукоризненно здоровым, медосмотр прошел благополучно. Я отнесла
справку Мошковскому.
— Хорошо, — сказал он, — двадцать седьмого будете прыгать. [27]
Итак, через несколько дней... Все мои мысли были заняты только
предстоящим прыжком.
Дома я никому ничего не говорила, на аэродром, где готовилась к прыжку,
ездила тайком. Говорила, что еду в Парк культуры или к кому-либо на
дачу, чтобы не волновались.
Все утро двадцать седьмого сильно волновалась. Погода была довольно
хорошая. Как-то не хотелось ни о чем думать. Все разграничивалось — до
прыжка и после прыжка.
Помню, кто-то позвонил и предложил куда-то пойти через два дня. Я
ответила:
— Подождите, завтра созвонимся. Мне сейчас не до этого.
Я не думала, что разобьюсь, но все, кроме прыжка, казалось таким далеким
и неважным.
Поехала на аэродром в автобусе. Когда показался аэродром и самолеты,
[28] сердце замерло. Обратилась к Мошковскому:
— Буду я сегодня прыгать?
— Нет, сегодня нельзя! Сегодня у меня курсанты. Да и ветер сильный.
Стало очень обидно: а я-то так готовилась к сегодняшнему дню! Правда, я
быстро утешилась, подумав: подожду еще два дня.
Но и через два дня прыгать мне не дали, хотя волновалась я уже
значительно меньше. Наверное, Мошковский меня «выдерживал». И
действительно, я почти перестала волноваться.
3 августа я приехала на аэродром и почти не надеялась, что в этот день
мне разрешат прыгнуть.
По дороге испортился автобус, и я опоздала.
По аэродрому мчалась бегом и все думала: парашютов не осталось!
Солнце уже клонилось к закату, а обычно к вечеру стихает ветер.
Посмотрела: [29] штуки три парашютов есть.
Подбежала к Мошковскому.
— Товарищ начальник! Буду я сегодня прыгать?
— Что вы в таких туфлях пришли (на мне были теннисные)? Нужно было ноги
зашнуровать. Нет, не будете!
Меня начала разбирать злость. Вдруг Мошковский подходит ко мне и
говорит:
— Ладно, прыгать будете, но смотрите ноги не переломайте.
Я почувствовала огромную радость. Наконец-то! Волнения никакого. Вокруг
меня толпа. Первый прыжок девушки — событие на аэродроме. В этот день
как раз было много народа.
Мне было предложено надеть комбинезон. Инструктору Мошковский приказал:
— Наденьте парашют и объясните.
Парашют на мне. Потом короткий, общий инструктаж. [30]
Кругом сыпались шутки, остроты. Кто-то спрашивал:
— Вы не боитесь?
Страха я не чувствовала. Конечно пульс был несколько учащенный, но
волнение было радостное.
Все на меня смотрят, а я думаю: «Сейчас я вам покажу!»
Подошел Мошковский. По дороге к самолету спрашиваю его:
— Вы меня сами повезете?
— А вы хотите?
— Конечно!
Я его страшно уважала. Было особенно приятно, что повезет меня именно
он.
Он весело беседовал со мной, шутил.
Сели в самолет. Мошковский спрашивает:
— Готовы?
— Готова!
Он меня еще раз предупредил:
— Если плохо почувствуете себя на крыле, будет беспокойство,
неуверенность [31] — ни в коем случае не прыгайте. Лезьте обратно.
Ничего стыдного в этом нет! Смотрите, чтобы не было фокусов!
— Да, да, хорошо, хорошо...
Но в душе я решила, что ни за что не полезу обратно. Почему мне не
прыгнуть? Тася ведь прыгает.
Как только оторвались от земли, начала смотреть на землю. Думала: вот
поднимаюсь на самолете, а опущусь сама. Иногда украдкой взглядывала на
Мошковского. Он поймает мой взгляд — улыбнется. Это очень ободряюще
действовало.
Земля все более и более кажется нереальной. Я смотрю на парашют, на
кольцо, и у меня такое чувство, что я не на землю прыгать буду, а прыгну
в воздух. Ощущение кольца в руке, ощущение этой опоры создавало
представление, что поддерживает не парашют, а кольцо. Я посмотрела на
него, поправила. [32] Смотрю на альтиметр. Набрали 500 метров. Самый
напряженный момент: самолет вышел на прямую, идет по курсу. Я не знала,
в каком месте мне придется прыгнуть. Жду. Вот сейчас выключат газ, мотор
начнет затихать. Я гляжу в зеркало на Мошковского. Он показывает на
крыло. Я поднимаюсь. В этот момент исчезают остатки волнения. Основное,
что меня занимает, — это правильно вылезть. Это нужно точно выполнить и
тут некогда думать о чем-нибудь другом.
Вылезла на крыло очень легко. Сначала казалось, что парашют такой
тяжелый, что невозможно в нем двигаться, а тут вылезла легко. Села на
крыло. Ветер не такой сильный, как казалось сначала. «У-2» идет с
небольшой скоростью. Когда газ выключен, можно спокойно разговаривать.
Мошковский кричит:
— Как себя чувствуете? [35]
— Хорошо.
— Приготовьтесь!
На кольцо надевалась резинка для новичков. Через нее продеваешь руку для
того, чтобы не выпустить кольцо в воздухе. Продела руку в резинку.
Взялась за кольцо. Приготовилась. Волнения как не бывало. Не думаю даже
о том, что буду прыгать, и только жду команды, чтобы не прозевать.
Мошковский еще раз посмотрел на меня:
— Пошел!
Прыжок Любы Берлин с самолета "Правда" на
празднике авиации в Тушине 18 августа 1935 г.
Я отпустила левую руку, повернулась от кабины и прыгнула. Первое
ощущение было таким, будто меня подхватил и понес ветер. Воздух казался
страшно упругим. Скорость падения не чувствовалась.
Кольцо немного потянула, потом дернула. Моментально меня встряхнуло.
Посмотрела вверх. Надо мной — пестрый, яркий купол. Меня охватило
изумительное спокойствие. Рев мотора сменила [36] тишина, спокойно
покачиваюсь, приближаясь к земле.
Первая мысль: почему я не снижаюсь? Кажется, что я застыла на одном
месте. Смотрю на землю — земля далеко. Оглядываюсь по сторонам, вижу,
как идет самолет. Как хорошо, что я прыгнула, как хорошо, что не
отказалась! И тут же другая мысль — «совсем не страшно». Наоборот,
удивительно приятно. Самое ценное в прыжке — это огромное моральное
удовлетворение — ты пересилила страх, пересилила волнение. Земля уже
близко — нужно разворачиваться. Развернулась по ветру. Сначала в одном
направлении перехватила руки, потом в другом. Наконец приземлилась.
Ко мне бежали люди. Они схватили парашют. Но я никому не дала его нести,
а сама взвалила себе на плечи. По дороге у меня конечно все рассыпалось.
Подбежал инструктор, поздравил [37] меня с «первым крещением» и взял
парашют.
Потом подошел Мошковский. Он ничего не сказал, ню по лицу его я угадала,
что все в порядке.
— Ну как, понравилось? — спросил он.
— Конечно!
Захотелось тут же прыгнуть еще раз, но мне конечно не разрешили. Вообще
в этот день я прыгала чуть ли не последняя.
Затем я получила парашютный значок.
Приехала домой в этот день поздно. Своим ничего не сказала, — кстати все
уже спали. Утром я все же поделилась с ними своей радостью. В доме
поднялся форменный переполох.
Я обещала больше не прыгать, но сама только об этом и мечтала, не зная
еще, как к моему желанию отнесется Мошковский. [38]
