Б.В.Веселовский
Скрытая
биография
ТЕТРАДЬ
ПЕРВАЯ
3. Война
Б.В. Веселовский. Фото
1942г.
На травянистом летном
поле, поседевшем от росы, я увидел воронки, как пунктир, перекрывшие
весь аэродром. Из них букетами поднимались сизые дымки, похожие на те,
что возникают от разрывов цементных учебных бомб.
Решив, что начались учения, я громко прокричал:
— Вставайте, сачки! Мы дрыхнем, а седьмая дивизия нас уже долбит!
Наша литовская дивизия была восьмой. В Латвии базировалась седьмая. На
учениях мы должны были действовать как «противники».
Едва ребята на мой возглас подняли головы, как начался вновь грохот
разрывов, и мы увидели, что на другой стороне аэродрома, в расположении
15-го полка, в щепы разлетелись ящики с «мигами», в ангарах вспыхнули
пожары.
Сообразив, что на учение это не похоже, мы мгновенно стали одеваться,
стремясь быстрее покинуть здание и бежать к самолетам.
Не успев надеть второй сапог, я замешкался и потянулся к изголовью, где
был планшет с картой. Из штурманской я выбежал последним, держа в одной
руке сапог, в другой планшет. В конце коридора, едва я ступил на
лестницу, раздался страшный грохот. Очнулся я под обломками, засыпанный
штукатуркой. Ничего не видно и невозможно дышать. Поначалу подумал:
газы, потом понял, что задыхаюсь от штукатурной пыли.
Выкарабкался в сторону полоски света, пробивавшейся из щели неприкрытой
двери. Отдышался и осмотрелся. Слева алел восток, где показался
оранжевый край солнца. Впереди — открытая дверь в погребок с баллонами
сжатого воздуха, там оказались мои ребята.
Я предложил немедленно покинуть наше «убежище», пока не рухнул бетонный
потолок. Мы быстро перебежали в кювет у аэродромного ограждения.
Отдышались и обратили внимание на здание, где ночевали. Оно было
полностью разрушено. Горели штабы других эскадрилий. Огромный пожар
пылал на территории 15-го полка. Неожиданно появились на небольшой
высоте четыре тройки бомбардировщиков «Хейнкель-111» в сопровождении
«мессершмиттов».
Как могли, мы прижались к основанию кювета. Разрывы бомб покрыли летное
поле. Видимо, не все бомбы были сброшены — бомбардировщики прошли над
городом, направляясь в сторону Кармелавы, на наш полевой аэродром.
От проходной и караульного помещения к небольшой роще Убегали
красноармейцы и несколько техников.
Мы решили добираться поодиночке до уцелевших самолетов и пытаться
взлететь по краю аэродрома. Основное летное поле было все в воронках.
Только мы начали выбираться из кювета, как со стороны восходящего солнца
над зданиями мясокомбината появилась четверка истребителей
«Мессершмитт-109».
Видимо, они заметили нас. Мы влипли в противоположную сторону кювета.
Снаряды прошли над нами. В следующее мгновение я кинулся в сторону штаба
полка, где на стоянке виднелся истребитель И-16. Машина оказалась цела.
Запуск ее двигателя осуществлялся с помощью специального автомобиля —
автостартера, управляемого водителем по команде техника или летчика. Для
вылета мне был необходим парашют, кроме основного своего предназначения
являвшийся сиденьем для летчика.
На счастье, мне попался красноармеец из охраны, не успевший убежать. По
моему приказу он побежал за парашютом, а я кинулся к автостартеру,
надеясь возле него найти водителя. Он был на месте. Все складывалось
удачно. Мы подъехали к самолету. Запыхавшийся красноармеец принес
парашют, поясняя: «Никого не было там, пришлось ломать дверь».
Поблагодарив за смекалку, я его отпустил. Соединив храповики стартера и
двигателя самолета, я полез в кабину.
Только я собрался подать рукой команду на раскрутку, как дверка
автомобиля распахнулась, выскочил водитель и бросился в сторону кювета.
Взглянув вверх, я все понял. Над головой шла группа бомбардировщиков.
Пришлось последовать примеру водителя. Аналогичные попытки запустить
двигатель истребителя повторялись дважды. Наконец винт завращался и
мотор заработал. Отъехал стартер. Я стал прогревать двигатель. Опять
увидел бегущих. Бомбардировщики приближались. На полном газу начал
разбег по самому краю аэродрома. Непрогретый двигатель давал перебои.
Быстро приближалось стоящее впереди шестиэтажное здание. Но фортуна
улыбнулась мне, истребитель взлетел, едва не зацепив крышу.
Убрав шасси, я осмотрелся. В небе — никого. Оказавшись в родной,
привычной стихии, я почувствовал себя уверенно. Внизу распластался
Каунас и извивающаяся лента Немана. В городе дымили очаги пожаров, но
деревушка, где мы жили, была цела. Взглянув на красные черепичные крыши
шести ее домов, я развернулся на Кармелаву.
Скоро увидел аэродром, воронки на нем, лежащий во ржи «миг». На опушке
леса, у стоянок самолетов, — несколько очагов пожара. Не хотелось идти
на посадку. Пользуясь возможностью, над аэродромом выполнил несколько
фигур. После посадки зарулил на стоянку эскадрильи. Здесь наши самолеты
стояли под маскировочными сетями.
Едва выключил двигатель, как на летном поле показалась мчавшаяся эмка
командира полка. Батя подробно расспросил об обстановке на аэродроме в
Каунасе и уехал в расположение штаба.
Дежурство в первой готовности продолжалось поэскадрильно. Вылетевшая по
тревоге первая эскадрилья барражировала в зоне аэродрома. В это время
немецкие самолеты не появлялись. При заходе эскадрильи на посадку
появилась большая группа вражеских бомбардировщиков в сопровождении
истребителей. Бомбы рвались на летном поле, истребители штурмовали
наземные цели, расстреливая рулящие «миги». Находившееся в воздухе звено
наших истребителей атаковало бомбардировщики, но после первой короткой
очереди пулеметы не работали.
Три пулемета «мига» стреляли через плоскость вращения винта, специальной
регулировкой добивались, чтобы пули проходили между лопастями винта. Эта
система не была еще отлажена. Крыльевые крупнокалиберные пулеметы
системы Березина и зарядные ящики были сняты со всех машин, так как
своим большим весом способствовали срыву в штопор, переходу из простого
штопора в плоский и невыходу из него. Это подтвердилось, когда звено
Евтушенко сорвалось в штопор, а он сам погиб. Теперь после отказа оружия
в воздухе техники-оружейники снимали с мотора капот и пытались устранить
дефект. Если учесть, что снять капот мотора легко, а обратно одеть
сложно из-за старой, «шомпольной» конструкции, времени на устранение
неисправности уходило много.
Таким образом, в самый критический момент полк оказался безоружным.
Ощущая безнаказанность, авиация противника обнаглела. Бомбардировщики
шли группа за группой. В интервалах между бомбовыми ударами истребители
штурмовали на аэродроме все видимые цели. Гонялись буквально за каждым
человеком.
Аэродром сплошь покрылся воронками и вывороченными валунами. Большими
оказались потери в личном составе. У стоянок самолетов в разных местах
лежали убитые в лужах запекшейся крови. Около 12 часов дня со стороны
деревни появилась лошадь с подводой.
Это наши официантки везли на аэродром обед. Они были одеты в цветастые
платья и платочки. Наша эскадрилья была первой, куда они заехали. Почти
у всех, кроме меня, отсутствовал аппетит. Я быстро проглотил несколько
порций второго и компота. Не успели девочки отъехать, как появились
вражеские бомбардировщики. Наверное, им хорошо была видна цветастая
одежда девчат.
Весь груз бомб обрушился на нашу эскадрилью. Вырытая земляная щель
оказалась битком набитой людьми. Земля, словно живая, вздрагивала и
качалась. Тишина наступила внезапно.
Из-под тяжести лежащих на мне людей не сразу удалось выбраться. Самым
верхним оказался командир звена Куровский. видимо, он не уместился весь
в щели, и его тело было иссечено осколками. Он был еще жив. Лежа на
спине, он смотрел в ясное
небо большими голубыми глазами. Гимнастерка на его груди вздувалась от
фонтана бьющей крови. Я расстегнул ворот, разорвал гимнастерку и пытался
остановить кровь. Потом бросился бежать через аэродром за санитарной
машиной. Но все оказалось тщетным...
Недалеко от щели из земли торчало колесо телеги. Лошадь исчезла.
Виднелся присыпанный клок женской одежды — белый в синий горошек...
Правая нога шасси моего истребителя была перебита, и машина лежала на
крыле, черными струйками вытекало масло из пробоин на двигателе...
Из всех налетов немецких бомбардировщиков за эти восемь часов первого
дня войны этот налет мне показался самым страшным. После этого налета
взлететь с аэродрома было уже невозможно, да и не на чем. Несколько
ранее семь «мигов» взлетели и взяли курс на Ригу. Это все, что осталось
от 60 самолетов полка.
В расположении нашей эскадрильи откуда-то появился батя. Его приказ был
краток: «Оставшемуся в живых личному составу полка индивидуально, кто
как сможет, добираться в Ригу, в штаб округа».
Вместе с однокашником по училищу лейтенантом Пылаевым я направился в
сторону Кармелавы на шоссейную дорогу Каунас— Шяуляй—Рига. Мы прошли по
открытой местности около километра, когда на нас спикировала четверка
«мессершмиттов». Мы бегом бросились к деревне. У ближайшего дома
заметили бетонный круг. Это оказался колодец. Мы с ходу вскочили туда, и
тут же по бетону ударили снаряды.
Когда мы выбрались из колодца, увидели на шоссе ужасную картину. На
обочинах и в кюветах лежали убитые и раненые люди, лошади, перевернутые
машины. Здесь были местные жители, семьи военнослужащих, военные разных
родов войск.
Вдоль дороги двигались воинские машины, танки, артиллерийские орудия.
Они торопились занять где-то оборону против оказавшихся в нашем тылу
прорвавшихся немецких войск. Линии фронта не существовало. В штабах —
полная неразбериха. Одни части двигались на запад, другие отходили на
восток. Воздух то и дело оглашался ревом немецкой авиации, несущей
смертоносный груз. Не было видно в небе наших самолетов. И мы, два
летчика, двигались со всей этой массой в сторону Риги, оставив
безнадежные попытки найти попутный транспорт.
Вскоре нас обогнала эмка и остановилась. Дверца открылась, и нас
окликнул командир нашей дивизии полковник Гущин. Он расспросил нас о
положении дел в полку. На наш вопрос, как дела в других четырех полках
дивизии, ответил:
— Ничего, Веселовский, не знаем. Ни с кем нет связи. Вас с собой взять
не можем. Видишь, машина набита битком.
Наступившую ночь мы коротали в кустах. К вечеру другого дня под Шяуляем
нас настигла дивизионная машина ПАРМ (полевая авиаремонтная мастерская).
Водитель остановился, увидев на нас «родную» форму. Мы втиснулись в
будку-фургон, где среди технического имущества и верстаков оказалось
несколько авиатехников.
Через несколько часов будку вдруг стало бросать из стороны в сторону, в
передней части крыши засветились рваные отверстия. Затем резкое
торможение — и все смешалось. Все летело вперед и переворачивалось. С
полок на нас падало всякое имущество, потекла какая-то жидкость.
Выбрались мы с трудом через заднюю дверь, увидели: на небольшой высоте
разворачивался на повторный заход «мессершмитт».
От новой атаки укрылись в кустах. Машина потеряла ход. Я и Пылаев по
общему решению продолжили путь, а техники остались ремонтировать машину.
Прошло еще двое суток. Неожиданно наша одежда стала расползаться в
клочья. Оказалось, что в ПАРМе на нас вылилась кислота. Наш вид стал
трагикомичным. Попутные машины проскакивали мимо. Остановить одну из них
удалось лишь с помощью пистолетов. Вдобавок нас уже давно мучил голод.
За все время пути нам удалось съесть по паре булочек.
Наконец показалась Рига. В штабе ВВС Прибалтийского округа мы оказались
26—27 июня. Там узнали, что прилетевшую 22 июня нашу семерку «мигов»
рижские зенитчики приняли за вражескую, обстреляли и несколько машин
сбили и повредили. Среди сбитых оказался и мой сосед по дому Костя
Привалов. Командир полка Путивко получил приказ следовать с оставшимися
летчиками на аэродром в Псков. Батя и трое летчиков перелетели туда на
уцелевших «мигах». Остальные выехали на автобусе зарубежного
производства. Дорогой автобус был обстрелян нашими солдатами, принявшими
его за вражеский. Несколько летчиков при этом были ранены. В Пскове, на
железнодорожных платформах, оказалось десятка два ящиков с «мигами».
Некоторые были повреждены бомбами.
За сутки машины были собраны и готовы к полетам. Кроме боев в воздухе с
численно превосходящим противником истребители вылетали на штурмовку
танков. Это была бессмысленная задача. Истребитель не мог поразить танк
своим вооружением, а сам был легко уязвим. Через пару дней в полку
осталось всего два «мига».
Когда над аэродромом появилась армада примерно в 60 бомбардировщиков и
40 немецких истребителей, батя не выстрелил из поднятой вверх ракетницы.
Он подал сигнал рукой сидевшим в кабинах «мигов» командиру эскадрильи
Ковшикову и комиссару Баймалуху покинуть машины.
Все укрылись в землянке. Мы понимали, что пара истребителей ничего бы не
сделала в этом случае. Командир полка решил не посылать людей не верную
гибель. Бомбежка станции и города была беспрепятственной. На аэродром
приехали несколько общевойсковых генералов.
— Почему не были подняты истребители? — набросились они на батю. —
Расстрелять!!!
Командира спас очередной налет и прибывший позже командующий округом. На
другой день батя собрал оставшихся летчиков, назначил меня старшим и
приказал на автобусе ехать в тыл по аэродромам и, обнаружив истребители,
прибыть на них для защиты Пскова. Позже нам сообщили: батя взлетел один
на И-16, вел бой с шестью «мессершмиттами», двух сбил, но погиб и сам.
На аэродромах, куда мы прибывали, никаких истребителей не оказалось. Так
мы доехали до Орла. Здесь на одном из аэродромов старшим оказался
командир эскадрильи старший лейтенант Василий Сталин (сын И.В. Сталина).
Тогда был порядок, что старшим начальником на аэродроме был летный
командир, даже если командиры вспомогательных частей были старше его по
званию. Василий Сталин расспросил нас об обстановке в прифронтовой
полосе, в свою очередь сообщил, что в гарнизоне находятся более 500
летчиков-«безлошадников», что все аэродромы подверглись массированным
бомбардировкам противника, в результате которых пострадала авиационная
техника и сотни летчиков остались без самолетов.
Узнав о цели нашего прибытия, Василий обещал передать нашей группе
самолеты, как только они поступят. Его эскадрилья была вооружена
истребителями МиГ-1, а так как мы были знакомы с ними, он просил помочь
в боевом дежурстве в случае необходимости. Оказалось, что в эскадрилье
не было достаточно подготовленных летчиков. Наш 31-й полк был, пожалуй,
первым, где началось освоение этих боевых машин.
Мы разместились неподалеку от аэродрома, на территории ботанического
сада, в одном из бараков. Сюда, под Орел, немцы остерегались прилетать в
дневное время, но бомбили по ночам ежесуточно. Приходилось ночами
отсиживаться в щелях.
Василий Сталин почти не покидал штабное помещение на аэродроме, там же и
ночевал. Я иногда приходил к нему, и мы подолгу беседовали под
аккомпанемент бомбежек. Вскоре прибыли ящики с истребителями ЯК-1. Мы
рассчитывали их получить, как договаривались. В эти дни наши войска
оставили Псков, о судьбе нашего полка ничего не было известно.
Случайно в столовой из рассказа прибывшего авиатехника мы узнали, что
наш 31-й истребительный полк находится в Рязани, на аэродроме Дягилево.
Полк пополнился летчиками, получил новые истребители МиГ-3, и
командование разыскивало нашу группу.
Немедля я отправился к Василию. От тут же сделал запрос и получил
подтверждение. На другой день мы тепло распрощались со всеми и выехали
поездом в Рязань.
Командовал гарнизоном на аэродроме Дягилево генерал А.В. Беляков —
бывший штурман чкаловского экипажа. Распорядившись о нашем размещении и
питании, он через окно кабинета на втором этаже указал мне пальцем на
стоявший внизу самолет Ли-2, к которому нам следовало прибыть утром.
На этом самолете Беляков отвез нас в Луховицы, где был расквартирован
наш полк. Рядом с деревней на лугу замаскированные копнами сена стояли
60 истребителей МиГ-3.
Прибывших летчиков распределили по всем четырем эскадрильям. Летали
каждый день на групповую слетанность, воздушный бой, стрельбу по
наземным целям. В середине августа был получен приказ вылететь полку под
Харьков, на аэродром Лебедянь.
Туда ушли самолеты Ли-2 с техсоставом и нашими личными вещами. Мы
проложили на картах маршрут. Вылетом руководил сам генерал Беляков.
Взмахом белого флажка он давал разрешение на взлет. Когда наша
эскадрилья подрулила к старту, Белякова подозвали к полевому телефону.
Переговорив, он показал нам красный флажок и, скрестив руки, дал команду
выключить двигатели. Было получено указание высшего начальства задержать
вылет одной эскадрильи. В Дягилево так же «притормозили» одну эскадрилью
из другого полка.
Из них был сформирован новый, 283-й истребительный полк, ему предстояло
воевать под Ленинградом. Командиром полка назначили майора Александра
Никитича Мальцева, нашей 2-й эскадрильей командовал капитан Иван
Николаевич Токарев. Половина эскадрильи были летчики в звании сержант.
Еще в 1940 году, после нашего выпуска, вышел приказ наркома обороны
Тимошенко о присвоении звания сержант всем выпускникам авиационных
училищ, в то время как училища других родов войск продолжали выпускать
офицеров в звании младший лейтенант и лейтенант.
Это был абсурд, несовместимый с логикой, страшный моральный удар. В
авиационных училищах начались бунты, многих арестовали или исключили из
училища и отправили в пехоту.
Маршала Тимошенко прозвали «лучший друг авиации». Его нововведение
сказалось и на боевой подготовке летчиков, внесло неразбериху в
руководство подразделениями. Случалось, что сержанты как летные
командиры командовали офицерским составом. При гибели командира звена,
эскадрильи в командование ими вступали молодые летчики-сержанты. Им
подчинялись приданные части — батальоны авиационного обеспечения (БАО) и
другие, командовали которыми старшие офицеры. Эта неразбериха в авиации
продолжалась до конца 1942 года, пока Верховный Главнокомандующий не
отменил этот приказ «лучшего друга авиации». Пополнение молодых летчиков
стало поступать на фронт в офицерском звании.
Наш комэск в свои 35 лет был опытным летчиком-истребителем. Он стремился
передать нам свой опыт. Он менял ведомых и с утра до вечера отрабатывал
с каждым тактику и технику ведения воздушного боя. Вечером после полетов
командир эскадрильи проводил тщательный разбор допущенных ошибок. На
следующий день все повторялось. Как только выдерживал капитан Токарев
такую нагрузку! Он был один, а нас девять! «Дрался»с каждым, а с
некоторыми взлетал повторно. В «бою» никто не мог зайти ему в хвост.
Ночами мы ломали голову: как это сделать, как добиться превосходства,
каким маневром? Не знаю, то ли командир устал, то ли у меня прибавилось
мастерства, но однажды после лобовой атаки и нескольких боевых
разворотов командирский истребитель оказался у меня впереди. Правда,
взять в прицел его не удалось, но все же я был у него в хвосте. Какие
только эволюции не предпринимал командир: перевороты, боевые развороты,
полупетли, — моя машина, как прилипшая, шла за ним.
Потеряв высоту до 300 метров, командир покачиванием крыльев дал понять,
что «бой» окончен — радиостанций тогда на наших самолетах еще не было.
Удовлетворенный, я вплотную пристроился к ведущему, и мы парой пошли на
посадку.
Вечером, как обычно, шел разбор ошибок. Когда очередь дошла до меня,
командир коротко изрек: «Сегодня младший лейтенант Веселовский дрался
лучше. Садитесь». И все же я был на седьмом небе.
Моя семья осталась на территории, оккупированной немцами. Ничего не знал
я о Наташе и Тане. Было известно, что Каунас немцы заняли на третий день
войны. Не было связи и с родственниками Наташи. В душе у меня теплилась
надежда, что, возможно, Наташе удалось добраться до дома. Была вера, что
неудачу на фронте временные и мы вот-вот начнем изгонять фашистов.
В конце августа наш полк в составе двух эскадрилий на 20 истребителях
МиГ-3 вылетел из Рязани на Ленинградский фронт. Летели за лидером —
бомбардировщиком Пе-2. Метеообстановка была сложной: грозовая облачность
и ливневые дожди, видимость снизилась почти до нуля. Лидер куда-то
пропал, и командир полка сам завел всех нас на посадку у населенного
пункта Кесова Гора. Посадочная площадка была оборудована на бывшем
картофельном поле, она раскисла от ливня. На рулении из-под колес
вылетала картошка. К счастью, все обошлось без происшествий. Вылетели мы
отсюда на другой день. Прифронтовой аэродром находился южнее Тихвина, у
деревни Шибинец. Взлетная грунтовая полоса длиной с километр, шириной
метров пятьдесят находилась в живописном смешанном лесу, у небольшой
речки с водяной мельницей.
Самолеты мы укрыли в углубленных капонирах за западной стороной взлетной
полосы. После заруливания полоса была тут же замаскирована подвижным
кустарником и деревцами. Нашим жильем стали две землянки, еще одна —
штабная. На мельнице была кухня и столовая. У самой деревни расположился
батальон авиационного обслуживания с необходимой техникой и
заправщиками.
После обеда начальник штаба полка майор Фатюшенко доложил летному
составу обстановку на плацдарме, показал на карте линию фронта. Она
пролегала по западному берегу реки Волхов до Киришей на юге, далее
поворачивала на северо-запад к Синявино и Ладожскому озеру.
В это время года заканчивались белые ночи, темнота наступала лишь на
короткое время. В землянках спали на сене, не снимая комбинезонов, под
аккомпанемент пролетавших одиночных немецких бомбардировщиков. Иногда
воздух сотрясали разрывы бомб. Это немцы пытались обнаружить наш
аэродром и наугад сбрасывали свой смертоносный груз. Просыпались мы от
рокота прогреваемых техниками моторов наших истребителей. В первое же
утро командир эскадрильи Токарев приказал мне быть готовым к вылету с
ним на разведку.
— Запуск двигателя — по ракете! Взлет — парой! Мы набрали высоту 1500
метров. В левом пеленге мы шли на запад на первое боевое задание. Реку
Волхов пересекли у плотины Волховской ГРЭС. Линию фронта обозначили
пожары, дым и огневые вспышки артиллерийской стрельбы. Сквозь пелену
дыма едва просвечивалось Ладожское озеро — горел Шлиссельбург. Кроме
нас, в воздухе никого. Командир, маневрируя, изучал обстановку на земле.
На подходе к узловой станции Мга на нас обрушился шквал зенитного огня.
Ясное небо стало черным от шапок разрывов, нити снарядных трасс стали
проходить между нашими машинами, заставляя разомкнуться. Казалось, конца
не будет этому полету. Наконец командир стал разворачиваться. В это
время я услышал хлопок слева, словно кто-то стукнул палкой по крылу.
Глянув, увидел, что отсутствует часть консоли — торчали обломанные
деревяшки и болталась обшивка. Мотор работал нормально. Я приблизился к
ведущему, но командир не увидел повреждения крыла моей машины. Разрывы
зенитного огня остались позади. Стало спокойнее.
Неожиданно спереди появилось два «мессершмитта». Они шли навстречу ниже
нас. Когда «мессеры» были почти под нами, командир выполнил переворот и
устремился в атаку. Я повторил его маневр, не отставая. Выходя из
пикирования на большой
скорости, мы подходили к противнику снизу. Приблизившись почти вплотную,
Токарев открыл огонь. Убедившись, что второй «мессер» у меня в прицеле,
я нажал на гашетки пулеметов. Результата не видел, так как в это время
сорвало фонарь, воздушная струя ворвалась в кабину и унесла шлемофон,
растрепав волосы. Когда я пристроился к ведущему вплотную, Токарев
увидел все, что было с моим самолетом. Он сбавил скорость и стучал
кулаком по своей голове, что означало: «Как мотор?» Я показал большой
палец. Токарев улыбнулся и, махнув рукой вперед, закрыл фонарь своей
кабины.
Никаких признаков посадочной полосы не было видно в лесу, но зеленая
ракета обозначила ее место. Быстро раздвинулась маскировка, и мы зашли
на посадку по одному. Наш воздушный бой с «мессерами» наблюдали с земли.
В штаб пришло донесение: оба истребителя противника сбиты. Это случилось
9 сентября 1941 года в 10 часов 5 минут в районе населенного пункта
Кириши.
Осень выдалась на редкость красивой, действительно золотой. Но утренняя
роса с каждым днем уступала место седому инею. Небольшое озерко около
наших землянок стало затягиваться стеклянным ледком. Приходилось
пробивать его каблуком сапога, чтобы умыться.
Обычно еще с вечера мы знали, какая предстоит боевая работа. Были и
неплановые вылеты по тревоге, которые выполняло дежурное звено
самолетов, замаскированных в начале взлетной полосы. Летчики звена
сидели в кабинах, готовые к запуску двигателей и взлету по сигнальной
ракете.
Плановые вылеты эскадрилий выполнялись для сопровождения
бомбардировщиков, штурмовиков, для прикрытия своих войск от налетов
вражеской авиации. На разведку вылетала пара истребителей. По тревоге
приходилось вылетать на перехват бомардировщиков, шедших бомбить Тихвин.
Сопровождали мы и транспортные самолеты Ли-2, доставлявшие грузы через
Ладожское озеро в осажденный Ленинград. Они шли бреющим полетом над
самой водой. Это редко обходилось без воздушного боя. над Ладогой с
немецкими истребителями. Если во время прикрытия штурмовиков Ил-2 —
«горбатых», как мы их называли, — в воздухе не оказывалось противника,
мы вместе с ними штурмовали наземные цели: артиллерийские батареи,
автомашины, траншеи. За смертоносные удары немцы называли штурмовики
Ил-2 «черной смертью».
В основном вылеты на задания проводились поэскадрильно. Одна эскадрилья
уходила — летчики другой садились в кабины и ждали команды на вылет.
Взлетавшая эскадрилья пристраивалась к идущим бомбардировщикам или
штурмовикам. Истребители сопровождения шли двумя группами: одна —
непосредственного прикрытия — шла в стороне и сзади метров на 200.
Другая — сковывающая группа — шла выше на 300—500 метров.
Командир эскадрильи Токарев всегда вел сковывающую группу, Во всех
вылетах я был у него ведомым. Наша задача: сковать боем появившихся
истребителей противника и не дать им возможности атаковать
бомбардировщики. Летчики группы непосредственного прикрытия отсекали
прорвавшиеся «мессершмитты», не отходя при этом от охраняемых
бомбардировщиков. Задача считалась успешно выполненной, если все
бомбардировщики оставались в сохранности и наносили бомбовый удар по
заданной цели, даже если у истребителей сопровождения были потери.
В нашу дивизию, которой командовал Герой Советского Союза полковник
Николай Степанович Торопчин, входило пять полков. Севернее Тихвина, на
аэродроме у деревни Кейвакса, стоял полк на «чайках». У города Волхова,
у деревни Плеханове, а так же на аэродроме у Ладоги стояло три полка на
«мигах». Они выполняли аналогичные задачи. Мы часто встречались в
воздухе и нередко приходили на помощь друг другу. На «пятачке», как
называлась окруженная ленинградская территория, истребителей
базировалось мало. Там недоставало обеспечения для боевой работы. Нам
рекомендовали на «пятачке» не садиться. Только крайняя ситуация могла
заставить это сделать, что и случилось однажды со мной. Мы сопровождали
через Ладожское озеро транспортные самолеты Ли-2. На нас обрушился рой
«мессеров». Каждый из нас дрался с несколькими «мессерами». Когда бой
кончился, у меня осталось совсем мало горючего и пришлось сесть на
«пятачке», на Комендантском аэродроме. Ко мне подбежали рабочие
авиационных мастерских. Они быстро залатали пробоины и подогнали к
самолету заправщик.
— Как у вас тут дела? — заговорил я с одним из рабочих.
Он вынул из кармана и протянул немецкую листовку. На ней значилась дата,
когда фашисты собирались быть в Ленинграде и предлагали встречать
гостей.
— Вот им, — рабочий показал кукиш, — а не Ленинград!
— Сейчас стало полегче, добавили хлеба, теперь получаем сто пятьдесят
грамм! — отвечал он на мой вопрос. — Так что бейте этих стервятников, а
мы тут не подкачаем!..
Немецкой авиации под Ленинградом было намного больше, чем нашей,
особенно самолетов-истребителей. Наш МиГ-3 уступал немецкому
«Мессершмитту-109» по всем статьям. Лишь на больших высотах он имел
превосходство в скорости. Немцы это знали и вели боевую работу на малых
и средних высотах. Все немецкие объекты и укрепления были прикрыты
зенитками. Наши бомбардировщики несли большие потери не только от
истребителей, но и от зенитного огня.
В район Синявино мы ежедневно сопровождали группы бомбардировщиков Пе-2.
Чего только не сыпали на немецкую оборону — от разных бомб до фосфорных
шариков, горящих даже в воде. И тем не менее вражеские средства обороны
оказались неподавленными. Готовилась Синявинская операция по прорыву
кольца блокады в направлении Шлиссельбурга. Когда наши части пошли в
атаку, немцы встретили атакующих ураганным огнем. Операция не удалась,
погибли десятки тысяч солдат.
Каждый день из боевых вылетов кто-то из летчиков не возвращался.
Особенно большие потери были в 1-й эскадрилье. В конце сентября из
утреннего вылета на сопровождение бомбардировщиков вернулся лишь один
заместитель командира 1-й эскадрильи Саша Анюточкин. Долетел чудом — вся
его машина была в пробоинах, из мотора текло масло. Не вернулась и
половина бомбардировщиков. На наши расспросы Саша лишь рукой махнул:
«Встретила нас тьма «мессеров».
Следующий вылет был нашей эскадрильи. Взлетели восьмеркой. Три
истребителя пристроились к бомбардировщикам. Наша сковывающая пятерка во
главе с Токаревым расположилась выше. Шли на станцию Лодва на высоте
1000 метров. Не доходя до цели, как обычно, показались приближающиеся
многочисленные точки, увеличивающиеся в размере. Действительно «тьма»,
вспомнил я слова Анюточкина. С одной стороны, такая масса вражеских
машин позволяет быстро атаковать цель, а с другой — не успеешь открыть
огонь, как тебе самому сядет на хвост «мессер».
В такой ситуации даешь одну-две прицельные очереди, но результат
стрельбы увидеть не успеваешь, так как видишь немца на хвосте и резким
маневром пытаешься уйти от его огня.
Начинается карусель воздушного боя. Чуть замешкаешь — будешь расстрелян.
Возвратившись на аэродром, о результатах такого боя в большинстве
случаев ничего конкретного сказать нельзя.
— Вел воздушный бой с превосходящими силами противника, стрелял. Сбил
или не сбил — сказать не могу.
В тот раз все происходило именно по такой схеме. Я открыл огонь в
лобовой атаке. Успел дать очередь после боевого разворота и сразу же
ушел скольжением от трасс пристроившегося мне в хвост фрица. Снаряды
прошли в полуметре над кабиной. Немец не отставал, никакими маневрами не
мог я от него оторваться, а он настойчиво подбирал момент для решающей
очереди.
На помощь мне никто не приходил. Видимо, вся группа рассеялась и летчики
вели индивидуальные бои. Двигатель работал на максимальном режиме, я
выжимал все из себя и машины. Стремился пилотировать на максимальных
перегрузках, надеясь, что фриц слабее меня и у него в глазах потемнеет
раньше. Не раз выскакивали предкрылки, предупреждая срыв в штопор.
Наконец убедившись по трассам, что немецкому асу в меня не попасть, я
обеспокоился тем, что у «мига» меньше топлива, нежели у «мессера».
Единственное спасение — тянуть фрица на высоту. Это мне удалось,
несмотря на круговерть маневров.
Уже на высоте 5000 метров «мессер» стал «проваливаться», выше —
отставать. Если бы не оставшиеся капли горючего, можно было поменяться
ролями. Из этого боя из нашей пятерки домой не вернулся Коля Ленюк. Наши
бомбардировщики успели зайти на цель. Бомбы легли прицельно. Все
бомбардировщики вернулись на свой аэродром.
Земля сообщила, что в этом бою было сбито четыре «мессера». К концу
сентября 1941 года в нашем полку осталось шесть летчиков — командир
полка Мальцев, командир 2-й эскадрильи Токарев, ее комиссар Алексей
Годовиков, заместитель командира эскадрильи Саша Анюточкин, Миша Горлов
и я. Оставшиеся самолеты были потрепаны, все в заплатах. Пять «мигов»
были переданы в другую часть. Один ремонтировался на аэродроме. К нам
прибыли остатки другого полка — сержанты Толя Сорокин, Коля Денчик, Саша
Лазарев и капитан Леонид Горячко, знакомый мне по Каунасу. Встреча с
Леонидом была дружеской и радостной. Мы ждали транспортный самолет,
чтобы убыть на переформирование и получить новые самолеты. Немцам стало
известно, что на нашем аэродроме нет больше истребителей, и они нагло на
небольшой высоте проходили нашу зону и безнаказанно бомбили Тихвин.
Это особенно переживал наш командир Токарев. Он мастерил зенитную
установку и готовился поразить немцев. Как-то в первые дни октября в
чудесный, с легким морозцем денек мы небольшой группой стояли у штабной
землянки. Развлекались анекдотами и всякой болтовней. Вдруг появились
«Хейнкели-111». Шли на Тихвин. Вскоре оттуда донеслись разрывы.
Бомбардировщики безнаказанно повторяли заходы, поражая выбранную цель.
Видимо, бомбы попали в склад горючего — столб черного дыма поднялся на
большую высоту и стоял неподвижно в спокойном синем небе. От досады мы
приумолкли. Кто-то выругался, когда немецкие самолеты возвращались
назад.
Едва они скрылись, как на большой высоте, оставляя за собой инверсионный
след, появился «Юнкерс-88». Он шел на Тихвин, видимо намереваясь
фотографировать результаты бомбежки. В это время из палатки, где
ремонтировали МиГ-3, выбежал инженер полка и доложил командиру о
готовности машины к облету. Взгляд командира полка остановился на мне.
— Давай! Облетай. И — вот! — Он ткнул пальцем вверх, указав на
движущегося разведчика.
— Понял! — был мой ответ.
Мотор уже был запущен. Привычно наброшен парашют, привязные ремни,
сектора газа — вперед, разбег и взлет. На высоте надеть кислородную
маску трудно. Пришлось ее прижимать ко рту рукой. Когда я набрал высоту
разведчика, он, не дойдя до Тихвина, стал разворачиваться обратно.
Видимо, он обнаружил меня по инверсионному следу, но это не спасло его.
Зайдя ему в хвост, я с небольшой дистанции прицельно открыл огонь.
Красная трасса уперлась в туловище «юнкерса», из правого двигателя
потянулся сизый шлейф. Резко перейдя в пикирование, разведчик пытался
уйти от огня, но я не отставал. Дистанция не увеличилась. На пикировании
методично, очередь за очередью, всаживал я в него. Он дергался, но никак
не загорался. Так и скрылся в приземной облачности. Потом из района
Будогощи сообщили о врезавшемся в лес «юнкерсе». По времени определили,
что это тот самый разведчик. Это был четвертый сбитый стервятник на моем
счету. Прошел неполный месяц боевой работы нашего 283-го полка.
Фактически его не стало, как не стало нашего 31-го полка в первый день
войны. А сколько погибло людей!
Для нас же, оставшихся в живых, жизнь продолжалась, чувства обострились.
Все стало выпуклым, ярким, ощутимым. Природа стала казаться иной — мы
поняли цену жизни, стали дороги друг другу, словно породнились. Обязаны
этому мертвым и живым. Умирать из нас никто не хотел, но мы смирились с
мыслью, что кто-то сегодня не вернется. Но если расставаться с жизнью,
то отдать ее следует подороже, чтобы не было обидно. Идя в атаку, мы
кричали не только: «За Родину!», «За Сталина!». Мы так же кричали: «За
Ваню!», «За Петра!», «За Наташу!», «За Таню!», «За Ленинград!».
Недавние бои не покидали наши мысли, подолгу мы не могли уснуть. Лишь
утро прерывало переживания и раздумья. Избавиться от такого состояния
помогало спиртное — «сто грамм» за каждый вылет. Выпьешь перед ужином
триста граммов — и приходит желанный сон. Спишь тогда мертвецки, пока
гул моторов не разбудит. За этот месяц пришлось привыкнуть к спиртному,
до этого не только водку — пива в рот не брал.
Отвлекали нас от фронтовой действительности и ленинградские артисты. Они
приезжали к нам, и мы с удовольствием прослушивали их концерты. На весь
лес из громкоговорителя доносился голос Клавдии Шульженко: «...синенький
скромный платочек...»
Осталось в моей памяти еще одно немаловажное событие. В сентябре меня и
других летчиков приняли в ряды ВКП(б). Партийные билеты нам вручили,
когда мы дежурили в кабинах машин в готовности к немедленному вылету.
Было нам в то время по 20—25 лет.
4 октября на транспортном Ли-2 мы прибыли в Москву, на Центральный
аэродром. Нас разместили здесь же в гостинице. Предстояло получить
«миги» на 1-м авиационном заводе, приготовившемся к эвакуации. Цехи были
пусты, на платформах стояли станки и разное оборудование.
В одном из цехов стояли на козелках 20 «мигов», на них предстояло
установить оборудование и электропроводку. Этим предстояло заняться нам
вместе с несколькими рабочими: почти весь персонал завода и
летчики-испытатели были уже эвакуированы.
В первый свободный день я отправился домой. Там меня встретила Наташина
мама — Ольга Петровна. О Наташе у нее не было никаких известий. Своими
мыслями я делиться не стал — слез и без того было много. Мои
предположения были самые печальные. Что может быть с женой летчика,
комсомолкой, попавшей на третий день войны в лапы фашистов? Ответ
напрашивался самый
горестный.
Домой я больше не приходил: избегал слез Ольги Петровны. Через пару дней
с молодым пополнением летчиков мы выкатили «миги» из цеха, сами их
облетали и перелетели на подмосковный аэродром Монино.
Ежедневно с наступлением темноты звучала сирена воздушной тревоги.
Столица озарялась разрывами зенитных снарядов, бомб и пожарами. Небо
прочерчивали лучи прожекторов, выискивая вражеские бомбардировщики.
Противовоздушная оборона (ПВО) столицы была мощной, и лавина зенитного
огня стеной преграждала путь к городу. Но отдельные бомбардировщики
прорывались и сбрасывали свой смертоносный груз.
Стояли сильные морозы. Несмотря на холод, мы дежурили в кабинах
истребителей все светлое время суток. Ночью работали другие полки. Нам
было разрешено выезжать до утра в Москву. Электрички не ходили, были
сняты все силовые провода. Мы выходили вечером на Щелковское шоссе и на
попутных добирались в город. Чаще такие «путешествия» я совершал с Леней
Горячко. Время проводили у моих школьных друзей, не обращая внимания на
воздушные тревоги и гром разрывов.
К 7 ноября в сорокаградусный мороз в Москву пришли сибирские части. Был
проведен парад войск на Красной площади. Отсюда войска ушли на передний
край обороны Москвы. Страшный холод был удобным моментом для нанесения
удара по фашистам. Стояли густые туманы. Наступление наших частей
началось без участия авиации.
В эти дни на Ленинградском фронте немцы заняли город Тихвин, стремясь
замкнуть второе кольцо блокады. Нашему полку был дан приказ вылетать на
Ленинградский фронт.
14 ноября в тридцатиградусный мороз мы вылетели из Монино. Заночевали на
аэродроме в Рыбинске. На другой день прибыли на аэродром у деревни
Матурино, около города Череповца. Далее в сторону Ленинграда аэродромов
не было. Неподалеку от станции Бабаеве, у села Володино, расчистили
полосу, пригодную для полетов. Нашему полку присвоили 740-й номер и
придали 148-й дивизии ПВО, которой командовал генерал Король.
Капитал Леонид Горячко был назначен командиром 1-й эскадрильи. Меня
назначили командиром звена во 2-й эскадрилье капитана Токарева. Нашей
задачей была оборона железной дороги на участке Череповец—Бабаеве—Тихвин
и всех примыкающих населенных пунктов. В обязанности полка входил
перехват немецких самолетов-разведчиков. Они появлялись на большой
высоте и шли вдоль железной дороги, фотографируя перевозки по этой
единственной железнодорожной магистрали к блокадному Ленинграду.
Для успешного выполнения поставленных задач полк был рассредоточен. 1-я
эскадрилья перелетела на аэродром у Володино, ближе к Тихвину. Наша
эскадрилья осталась в Матурино. Работали ежедневно, вылетая по одному.
Взлетевший истребитель занимал указанную зону над железной дорогой.
Таким образом, вся дорога от Тихвина до Череповца была прикрыта
истребителями нашего полка. Участок от Череповца до Вологды прикрывался
другим полком. На территории всей нашей зоны ответственности
располагались посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи),
оснащенные звукоуловителями с раструбами, как у граммофона. Наш
начальник штаба майор Фатюшенко постоянно имел с ними связь. Посты
сообщали о появившемся самолете или о его звуке.
На наших самолетах были установлены радиостанции. Мы получили
возможность переговариваться в воздухе и держать связь с командным
пунктом. Правда, радиостанции РСИ-УЗМ часто отказывали, а обнаружить
разведчика на большой высоте в облачную погоду без радионаведения —
задача чрезвычайно сложная.
Патрулирование и перехват в одиночку также осложняли задачу. Вести бой с
тремя бомбардировщиками или с одним разведчиком на большой высоте одному
истребителю тяжело: у бомбардировщика подходы к нему со всех сторон
прикрыты спаренными пулеметами. На немецких самолетах-разведчиках летали
опытные пилоты и стрелки. Нередко разведчик уходил, а наш истребитель
возвращался подбитый, изрешеченный пулеметным огнем. У нас было много
боевых вылетов, а сбитых фашистов мало. Но поставленная задача
выполнялась. Возможность нанесения бомбовых ударов по железной дороге и
населенным пунктам была исключена. Каждую попытку разведки с больших
высот мы пресекали, однако нередко ценой потерь. Погибли Иван Маркин из
1-й эскадрильи, Толя Сорокин из 2-й. Комиссар 1-й эскадрильи Алексей
Годовиков вступил в бой с тремя бомбардировщиками. Израсходовав весь
боекомплект, таранил бомбардировщик, при этом погиб.
Хоронили Алексея в Череповце. Прикрывая процессию с воздуха, я видел
нескончаемую колонну жителей города, следовавших за гробом. Алексею
Николаевичу Годовикову было присвоено звание Героя Советского Союза
посмертно.
В феврале 1942 года Тихвин был освобожден. Отступая на Будогощь по
единственной дороге через болотистую лесистую местность, немцы понесли
огромные потери, причем в основном от нашей авиации.
Тихвинская группа немецких войск была уничтожена, тем не менее полеты
разведчиков участились. Двух из них сбил капитан Токарев, по одному —
Миша Горлов, Леонид Горячко и Коля Денчик. В начале марта пришел приказ
о присвоении звания лейтенант Михаилу Горлову и мне. В газете мы
прочитали Указ Верховного Совета СССР о награждении орденом Ленина Лени
Горячко и орденом Красного Знамени меня. В этом месяце Леня чуть было не
погиб. Он посадил изрешеченный, с отказавшим двигателем истребитель на
фюзеляж в лесистой местности.
Однажды в солнечный, морозный день на высоте около 9000 метров я быстро
настиг разведчика. Зайдя ему точно в хвост, — а это одно из удобных
положений, когда стрелку вести огонь мешает его же хвостовое оперение, —
я с близкой дистанции нажал на гашетку пулеметов. Огня не последовало.
Решил продолжать сближение и рубить винтом хвост самолета. Когда до него
оставалось метров пятнадцать, хвостовое оперение резко ушло влево и тут
же две струи пулевых трасс впились в носовую часть моей машины — это
результат противотаранного маневра, выполненного немецким летчиком и
позволившего стрелку открыть огонь. Впоследствии выяснилось, что, неся
потери от таранных ударов, немцы разработали противотаранные маневры.
Этого я еще не знал. Меня обдало горячими брызгами воды и масла — кабину
заполнил пар, ничего не стало видно. Я резко отвернул вправо, уходя от
прицельного огня, отодвинул фонарь кабины — стало видно небо и большое
белое облако. Оно образовалось от выброса из разорванной рубашки моего
двигателя горячей, более ста градусов, жидкости в атмосферу, где
температура воздуха была минус сорок. Посты наблюдения по облаку решили,
что истребитель врезался в разведчика. Так и доложили командованию. А
«хейнкель» тем временем уходил, я же быстро терял высоту.
Внизу безлюдная лесистая местность и пятна заснеженных полян. В стороне
показалась извилистая нить железной дороги. Направил машину ближе к ней.
Мысль покинуть самолет с парашютом не приходила в голову. Все внимание —
на спасение истребителя. Не только шасси, но и закрылки решил не
выпускать — они первыми коснутся земли и будут сорваны. С небольшой
высоты заметил деревушку. Возле нее — два поля, разделенных перемычкой
леса. Планируя, зашел так, чтобы в случае
неудачи на первом Поле произвести посадку на втором. Выключил зажигание
и бензокран, уперся левой рукой в основание прицела, чтобы не удариться
головой о приборную доску при приземлении.
К земле подошел на минимальной скорости, но машина неслась в полуметре
от земли над заснеженным полем и никак не садилась. Только на втором
поле машина коснулась брюхом снежного покрова. В конце пробега
(скольжения по снегу) машина наткнулась на какое-то препятствие. Хвост
поднялся, и его занесло в сторону, меня ударило обо что-то головой. Я
потерял сознание. Когда очнулся, увидел кровь на руках, она струйками
стекала с лица.
Расстегнув привязные ремни и замок парашюта, я выбрался на крыло. Взгляд
упал на широкую борозду, пропаханную самолетом, метрах в пятнадцати
из-под снега торчал стабилизатор реактивного снаряда (PC). От увиденного
меня бросило в жар. Под каждым крылом моего истребителя висело по три
PC! Они приняли первый удар при посадке, оторвались, но не взорвались.
Я совсем забыл о них, уделяя все внимание вынужденной посадке, иначе
воспользовался бы парашютом. Потом мне говорили, что родился в рубашке.
Со стороны деревушки приближались лыжники. Подъехав, один из них вскинул
винтовку и скомандовал:
— Руки вверх!
— Да вы что? Я же свой, русский!
— Не бреши, фашист! Мы видели, как наш ястребок врезался тебе в хвост!
— Да вы посмотрите на самолет! Разве фашисты на своих самолетах рисуют
красные звезды?
Наконец крестьяне признали во мне своего и помогли добраться до деревни.
Волею судьбы случилось так, что с другой стороны деревни месяц назад
упал Толя Сорокин, врезавшись своим истребителем в заболоченный берег
речушки. Там стояла высокая тренога, с помощью которой техники тщетно
пытались хоть что-то извлечь от глубоко ушедшего в болото самолета. К
вечеру за мной прилетел самолет У-2. Виновато, неловко чувствовал я себя
в эти дни. Друзья меня подбадривали. Оказалось, что разведчика, сбившего
меня, в своей зоне перехватил и сбил мой друг Леня Горячко.
Снова начав боевую работу на другой машине, я вновь обрел себя в
коллективе эскадрильи. Теперь на перехват вражеских разведчиков мы
вылетали парами. Приказом по полку меня наградили денежной премией —
5000 рублей.
К весне 1942 года наши потери оказались весьма значительными. Оставшиеся
летчики были объединены в одну эскадрилью. Пришлось чаще дежурить на
земле и в воздухе. Полк пополнялся прибывающими из разных мест
летчиками, имевшими боевой опыт. Отыскивали летчиков и в местах
заключения, осужденных еще в мирное время. Среди них был Олег Чумаков, с
которым я служил в Каунасе. За месяц до начала войны он был осужден на
пять лет лишения свободы. Худого и ослабленного, с лицом землистого
цвета увидели мы его. Он скоро поправился, вошел в строй и начал боевую
работу. Наш командир эскадрильи Иван Николаевич Токарев получил новое
назначение — командиром полка под Мурманск.
Летчики-истребители
(слева-направо) Александр Кобзарев, Александр
Анюточкин и и Борис Веселовский. Фото 1942г.
Эскадрильей стал
командовать Саша Анюточкин. Меня назначили его заместителем. Теперь мне
пришлось вылетать парой с разными летчиками — Колей Денчиком, Сашей
Кобзаревым, Мишей Горловым. Довольно часто мы летали с Леней Горячко.
«Мигов» осталось мало, да и ресурс их исчерпывался. Мы стали получать
американские истребители «киттихаук».
То, что мы стали летать парами на перехват разведчиков, сказалось на
результатах. Потери наши уменьшились. Несколько самолетов-разведчиков
сбил я с Леней Горячко. Запомнился один из вылетов на перехват парой.
Леня взлетел на «миге», я на «киттихауке». «Миг» набирал высоту быстрее.
Первым атаковал вражеского разведчика на высоте около 9000 метров
Леонид. Я находился немного ниже. Немец, очевидно, меня не видел.
Пытаясь уйти от огня «мига» пикированием, он снижался в мою сторону,
прямо под огонь моих пулеметов.
«Юнкерс» приземлился на пахоте у деревни Хвойная, южнее Бокситогорска.
Его экипаж погиб, не успев взорвать радиолокационную установку в
фюзеляже. Так впервые были получены данные о применении немцами
радиолокаторов на самолетах. Нам объявили благодарность и наградили нас
ценными подарками.
Однако немцы пытались на больших высотах с разных сторон прорваться к
железной дороге, несмотря на потери, стремились вскрыть состояние
перевозок на Ленинград.
В начале мая 1942 года на наш аэродром прилетел транспортный самолет.
Было приказано отправить на нем меня и Леню Горячко в Москву для
получения наград. Награждение состоялось 5 мая в Кремле. Председатель
Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин вручил Лене
Горячко орден Ленина, мне — орден Красного Знамени. Кроме нас были
награждены еще 34 летчика с других фронтов. На память нас
сфотографировали.
Я успел забежать домой — сведений о Наташе не было.
А тем временем к нам в полк прибыло пополнение выпускников авиационных
школ и училищ. Для ввода их в боевой строй из других полков нашей
дивизии прилетели опытные летчики. Среди них два испанца, защищавших
небо республиканской Испании в 1936—1937 годах, — Ладислав Дуарте и
Антонио Ариас. Вместе мы обучали молодых летчиков воздушному бою,
вылетали на боевые задания.
В конце сентября 1942 года меня и Антонио Ариаса откомандировали в
Москву в распоряжение Ставки Верховного Главнокоандования . Василий
Сталин, уже в звании полковника, комплектовал из опытных летчиков
дивизию в составе трех полков. Соединение направлялось под Сталинград.
Наше прибытие в Москву оказалось запоздалым. Антонио получил назначение
в ПВО Москвы, меня командировали в город Иваново, где
доукомплектовывался 46-й истребительный авиационный полк, и назначили
заместителем командира 1-й эскадрильи. Ею командовал капитан Николай
Магерин.
Полк возглавлял майор Мухин, его заместителем по политической части был
майор Бушуев, а штурманом — Иван Лагутенко. В полку осталось несколько
опытных летчиков, остальные — выпускники авиационных школ и училищ, не
имеющие боевого опыта. Полтора месяца почти ежедневно я был занят
тренировкой молодежи. Отрабатывали полеты строем, воздушный бой,
стрельбы по наземным целям и пилотаж парой.
Готовность летчиков к боевой работе проверила прибывшая из Москвы
комиссия ВВС, и 46-й истребительный полк, вооруженный американскими
истребителями «киттихаук», в конце ноября вылетел на Северо-Западный
фронт, где начал боевую работу с аэродрома у деревни Выползово...
К осени 16-я немецкая армия, занимавшая плацдарм под Демянском, была
почти полностью окружена. Войскам Северо-Западного фронта ставилась
задача замкнуть кольцо окружения, пленить или уничтожить демянскую
группировку противника.
Разгорелись ожесточенные наземные и воздушные бои. Мы работали в
основном над узким, четырехкилометровой ширины, коридором, по которому
снабжалась немецкая 16-я армия из Старой Руссы.
В нашу 5-ю гвардейскую дивизию, которой командовал полковник Иванов,
входили еще 28-й и 72-й истребительные авиационные полки. Они летали на
«эркобрах». Американский истребитель «эркобра» почти не уступал
немецкому «Мессершмитту-109». Летчики на них вели бои значительно
успешнее, чем мы на «киттихауках». Наши «китти», как мы их звали, во
многом уступали «мессерам». У них была меньше скорость и гораздо больше
вес, что затрудняло бой на вертикалях. Мы стремились вести бой на
виражах, а «кобры» не уступали немцам на вертикалях. Такое
взаимодействие было успешным. Когда в зоне боя не было рядом летчиков из
братских полков, нам доставалось. Возвращались пощипанными, появились
потери. Однажды мы вылетели восьмеркой на прикрытие наших войск. Над
линией фронта на нас обрушилась большая группа «мессеров». Отражая атаки
то сверху, то снизу, мы рассредоточились и вели бой парами.
Моим ведомым был молодой, но способный летчик сержант Коля Трещин. Нас
непрерывно атаковали три пары. Мы едва успевали подставлять свои лбы
пикирующей паре, как тут же приходилось встречать атакующих снизу. Так
мы огрызались довольно долго, благо горючего у нас было больше.
Случилось так, что, когда я перевел машину из очередной вертикали в
вираж, Коли рядом не оказалось. Он почему-то отстал, был далеко внизу и,
задрав нос машины, стремился подойти ко мне. В это время к нему снизу
пристроилась в хвост пара «мессеров». Коля их не видел. Оказать ему
помощь мгновенно было невозможно. По рации я закричал:
— Коля! «Мессер» в хвосте! Коля! «Мессер» в хвосте! Но Коля на мой крик
не реагировал. Пикируя, я несся к нему, но не успевал. С близкой
дистанции фашист открыл огонь. Машина Коли перевернулась и в плоской
спирали пошла к земле. Атаковавший немец в крутом наборе высоты шел на
меня. С близкой дистанции прицельно я дал длинную очередь и последовал
за Колиной машиной, надеясь увидеть, как он покинет самолет. Этого не
произошло. Машина упала в лес. Потом я осмотрелся: вверху увидел
«мессер», за ним тянулся черный шлейф дыма. Возле него держались
остальные пять. Стало ясно, почему они меня бросили. «Мессер» качался с
крыла на крыло, потом перешел в крутое пикирование и взорвался в лесу.
«Так тебе и надо, сволочь! Это тебе за Колю!» Закончился еще один бой, в
котором погиб еще один мой товарищ — Коля Трещин.
В конце декабря мы взлетали шестеркой на очередное задание. Перед нами
ушла в небо восьмерка «кобр» 28-го полка. У них была уже высота 1000
метров, когда мы набрали 600. Вдруг с запада на их эшелоне появился наш
самолет Ту-2, а за ним — шестерка «мессеров». Они гнались за Ту-2 от
самой линии фронта, увлеклись погоней и очутились чуть ли не над нашим
аэродромом. «Кобры» немедля их атаковали. «Мессеры», пытаясь уйти со
снижением, попали прямо под наши прицелы. Из шести фашистов четыре
оказались сбиты. Они совершили вынужденную посадку на озере Валдай. Один
летчик был ранен и отправлен в госпиталь, троих фрицев доставили в нашу
дивизию, где вечером в присутствии всех летчиков они отвечали на наши
вопросы.
Наступил 1943 год. Бои за ликвидацию демянского котла продолжались с
нарастающей силой. Ежедневно мы вылетали по 5—6 раз. Едва успевали
пополнить боекомплект, залатать пробоины, заправиться топливом, как
взвивалась ракета и мы вновь выруливали на взлет. В эти дни группу нашей
эскадрильи приходилось возглавлять мне. Комэск Николай Магерин замещал
командира полка, который после вынужденной посадки в поле был нездоров.
17 января мы вернулись из второго вылета, заправиться успели лишь четыре
истребителя, как подъехала штабная эмка и офицер штаба передал
приказание немедленно выруливать на взлет, задание получим в воздухе,
передадут по радио. Я сидел в кабине и показал офицеру на заправщика,
который подъезжал к очередной машине для заправки.
— Начальник штаба приказал выруливать четверкой. К вам пристроится
четверка из другой эскадрильи, — пояснил офицер.
На задание с нами шла четверка 2-й эскадрильи, ведомая Василием Гутором.
Такой смешанный состав ничего доброго не сулил. Это подтвердилось сразу.
Чтобы определиться, каким порядком пойдем, я по радио вызвал Гутора, но
он меня не услышал. Это могло объясняться тем, что связь проверяется
поэскадрильно и настройка на одну частоту в разных эскадрильях
незначительно отличается. Наконец я связался с Гутором через своего
ведомого лейтенанта Сашу Малышевского.
Наша четверка заняла место сковывающей группы. Четверка Гутора шла ниже,
непосредственно прикрывая десятку штурмовиков Ил-2. На подходе к линии
фронта я заметил шестерку «мессеров», приближающихся к нам. Необходимо
было их отвлечь и дать возможность «горбатым» работать над целью.
— Передай Гутору, что мы с тобой парой свяжем «мессеры» боем, — сказал я
своему ведомому.
Замысел мой удался. Шестерка «мессеров» соблазнилась боем с парой
истребителей, пропустив «горбатых» к переднему краю немецкой обороны. Их
сопровождал Гутор шестеркой. Минут пять на нас двоих набрасывались три
пары немцев. Маневрируя тактически грамотно, огрызаясь, мы оборонялись.
Видя безрезультатность атак, «мессеры» прекратили бой и ушли вверх, где
их взяли в оборот наши «кобры».
Мы с Сашей Малышевским подошли к своей группе, встали в общий круг,
прикрывая работающих «горбатых». Согласно последнему приказу штурмовикам
предстояло держать под ударом участок обороны немцев не менее двадцати
минут — это не менее четырех заходов на штурмовку эресами (PC) огневых
точек и укреплений врага. За это время пехота приближалась вплотную к
немецкой обороне для решающей атаки.
Когда «горбатые» выполняли четвертый, завершающий заход на штурмовку, в
наушниках раздался отчетливый голос земли:
— Дубок! Дубок! «Мессер» в хвосте!
Это предупреждение последовало от офицера штаба нашей дивизии,
координировавшего боевую работу авиации с наземными войсками и
находившегося в окопах пехоты. Такое предупреждение означало, что
кому-то из нас зашел в хвост «мессер».
Видимо, это был свободный охотник. Такую тактику применяли немцы
довольно широко. Прикрываясь облачностью или заходя со стороны солнца,
охотник выискивал жертву, подкрадывался сзади сверху на большой скорости
и с короткой дистанции открывал огонь, после чего с набором высоты
скрывался в дымке или в облаках.
В тот день погода для охотника благоприятствовала. Держался мороз за
тридцать градусов, образуя сильную дымку и снижая горизонтальную
видимость, при этом в зените светило солнце. Как обычно, когда в воздухе
нет противника, мы прикрывали «горбатых», образуя круг. Это обеспечивало
наблюдение друг за другом. Когда последовало предупреждение с земли, я
усиленно всматривался в пространство впереди себя, охраняя заднюю
полусферу шедшего впереди истребителя.
Мою безопасность обеспечивал мой ведомый Саша Малышевский. Вдруг боковым
зрением я увидел, как фонтанчиками рвется в клочья обшивка крыла, а
через образовавшуюся рваную дыру выплескивается бензин. Я понял, что
атакован «мессером», и попытался резким маневром выйти из-под огня.
Очередные снаряды пришлись по капоту двигателя, в верхнюю часть фонаря
кабины и по фюзеляжу. Очевидно, перебило тягу управления — машина резко
дернулась вверх, войдя в непонятное положение.
Морозная струя воздуха обожгла лицо. Попытки покинуть кабину не
увенчались успехом из-за центробежных сил, прижимающих меня к сиденью.
Земля была близко. Не помню, дергал ли я кольцо, но парашют сработал.
Меня вытянуло потоком воздуха из кабины...
