«Будет из тебя
летчик»
Наступила осень 1934 года.
Возобновились обычные занятия. А меня ожидала большая радость.
Как-то Беляков подзывает меня и говорит:
— Мы решили наградить вас чем-нибудь за хорошую работу, но не знаем,
чем. Чего бы вы сами хотели?
Меня смутил этот вопрос. Беляков лукаво поглядывал на свою ученицу.
— Тогда вот что, — сказал он, — я вас немного знаю, позвольте мне
самому предложить командованию, чем вас наградить.
Через некоторое время он мне говорит:
— Вас вызывает начальник Академии. Идите к нему в кабинет.
Здесь мне снова был задан тот же вопрос: какой я хочу награды?
Я ответила, что ничего особенно мне не надо. Что командование решит,
то и будет хорошо.
Но Беляков, видимо, уже обо всем договорился. Я получила такую
награду, о которой не смела и мечтать. Меня решили за счет Академии
обучить летному делу. Моя радость была безгранична.
Началась новая интересная жизнь, новая увлекательная учеба. Правда,
не все сразу пошло гладко.
Когда я явилась в Тушино, в Центральный аэроклуб, начальник летной
части и инструкторы встали втупик. Перед ними был штурман, довольно
хорошо знающий многие теоретические предметы, которые полагается
знать летчику. В какую группу меня определить, чтобы я не теряла
лишнего времени? Думали-думали и решили, что теорией я в аэроклубе
заниматься не буду, что здесь мне остается только практически
освоить летное искусство. Меня зачислили в группу летчиков,
проходивших переподготовку в аэроклубе. Инструктором был летчик
Гепнер, типичный «лихач». Ухарская смелость Гепнера уже была
известна [49] в летных кругах. Первое время он довольно
пренебрежительно относился ко мне.
«Побольше выдержки», говорила я себе и не обижалась, когда мне,
скажем, давали только один полет в день, тогда как другие учлеты
летали по шесть-семь раз. Зато, когда дело доходило до чистки
машины, мне приходилось трудиться наравне со всеми, если не больше
других. Возможно, это делалось и с умыслом, чтобы проверить
выносливость и настойчивость: может быть, ей надоест, и она уйдет...
Но мне не надоедало. С видимым удовольствием выполняла я все, что
мне поручалось. Инструктор видел, что никакого угнетения его ученица
не испытывает, ходит веселая, бодрая, всегда аккуратно является на
занятия. К тому же он узнал, что у меня имеется уже порядочный
налет, что в качестве штурмана я участвовала в довольно больших
перелетах.
Все же он решил меня испытать по-своему. Дело было зимой. Однажды
нужно было перегнать самолет с летного поля к ангару. Аэродром
заволокло густым туманом, взлететь было невозможно. Нужно было по
земле подрулить самолет к ангару. Гепнер сам садится в самолет,
берет с собой техника и говорит мне:
— Будешь сопровождать самолет, держать за плоскость...
Я бежала за самолетом, что было сил. Не отставала, хотя и тяжело
долго бежать по глубокому снегу в теплом полетном обмундировании.
Гепнер крикнул мне с самолета:
— Становись на лыжу, чего тебе бежать!
Я встала на лыжу. Держусь руками за подкосы, самолет мчится вперед,
от ветра спирает дыхание. А Гепнер гонит машину все быстрее и
быстрее. Оторвет от земли, потом опять сядет, затем снова взлетит в
воздух. Так мы «прорулили» некоторое время Я уцепилась обеими руками
за подкосы и продолжала [50] стоять на лыже. С точки зрения учебной
никакой необходимости в таком «упражнении» не было. Инструктору
просто захотелось таким необычным способом проверить выносливость и
смелость женщины-учлета. Когда он, наконец, подрулил к ангару и
вылез из кабины, то увидел, что вместо щек у меня два больших
круглых белых пятна. Щеки были отморожены. Инструктор сам стал
оттирать мне щеки снегом и приговаривал:
— Молодчина, будет из тебя летчик!
С тех пор наступил перелом. Когда инструкторы летали на групповой
пилотаж, Гепнер в каждый полет брал меня с собой в машину. Кроме
того, мне разрешили летать с каждым из выпускников. В группе, кроме
меня, было шесть учеников. Одно время я ежедневно летала с каждым из
них, участвуя во всех их полетах. Часто не вылезала из самолета с
утра до вечера. Организм настолько свыкся с полетами, что я уже не
испытывала никаких неудобств даже при самых сложных фигурах
пилотажа. С каждым днем я все лучше и лучше чувствовала себя в
воздухе.
Я знала, что многие женщины постигли летное искусство, что они
самостоятельно летают. Известны уже были имена Валентины
Гризодубовой, летчицы Казариновой и многих других. В аэроклубе я
видела девушек-инструкторов и твердо знала, что и для меня стать
летчиком — немудреное дело.
Полеты становились чаще и интересней. Большая часть нашей группы,
состоявшей из летчиков, проходивших переподготовку, уже была
выпущена из аэроклуба. В группе, кроме меня, остались только двое:
инструктор парашютного спорта Загуменный и летнаб Богданов. Нам дали
другого инструктора — Гродзенского. Он был полной противоположностью
Гепнеру. Тот выезжал исключительно на личной храбрости, этот же был
расчетлив, аккуратен и методичен. Никогда не позволит себе лишнего
движения в полете, строгий, выдержанный, дисциплинированный. [51]
Гродзенский сразу обратил внимание на мою тренировку. Я стала летать
чаще. Через некоторое время ушел и Богданов. Остались лишь
Загуменный да я. Труднее стало ухаживать за машиной в ангаре.
Работа, которая обычно распределялась на семерых, теперь легла на
двоих. Но это нас нисколько не огорчало: каждому из нас доставалось
больше полетов.
День в аэроклубе начинался с пяти утра. К десяти я должна была уже
прибыть в Академию на занятия. Весной и летом учеба в аэроклубе
производилась с четырех до девяти утра и с шести вечера до захода
солнца. Летом мои родные сняли дачу невдалеке от Тушино, чтобы мне
близко было ездить в аэроклуб.
Чувствовала я себя прекрасно. Бывало, пробежишься по свежему
воздуху, на аэродром приходишь бодрая, веселая. Выводишь машину — и
сразу в полет.
Случилось так, что Загуменный пострадал во время прыжка с парашютом
и слег в больницу. Я осталась в группе в единственном числе. До
конца учебы уже оставалось немного, и машина была предоставлена в
полное мое распоряжение.
Самолет был прекрасный. Очень устойчивый в полете, хорошо
отрегулированный. Я с любовью за ним ухаживала. Вместе с техником
подолгу копалась в моторе, проверяла все до мельчайших деталей.
Бывало, стемнеет, все ушли с аэродрома, а мы все еще «надраиваем»
машину, чтобы она блестела, как новенькая. На эти заботы и внимание
машина отвечала беспрекословным повиновением. В других группах
учлеты немало мучились, прежде чем им удавалось запустить мотор. У
нас же мотор запускался сразу и работал без перебоев.
Подошла пора первого самостоятельного полета. Я была готова к этому
раньше учлетов, одновременно со мной поступивших в другие группы
аэроклуба: ведь мне удалось летать гораздо больше их. Но до [52]
первого самостоятельного полета мне предстояли обычные для каждого
учлета испытания. Работники и руководители аэроклуба понимали
ответственность, которую они несут за каждого выпускаемого пилота.
Началась проверка, нудная и продолжительная. Сначала со мной летал
инструктор, потом командир отряда, потом командир эскадрильи и,
наконец, начальник летной части. Когда все по очереди убедились, что
я летать умею, начальник летной части приказал инструктору:
— Дайте ей еще два провозных полета.
Опять летать с инструктором! Но я мужественно выносила все
испытания. Знала, что теперь остается недолго, что скоро выпустят.
Мне предложили отпроситься на пару дней с работы в Академии. Ну,
думаю, мой час настал. В четыре часа явилась на аэродром, вывела
машину из ангара. Смотрю, все начинается сначала. Снова я должна
подниматься в воздух — сначала с инструктором, потом с командиром
отряда, потом с командиром эскадрильи и, наконец, с начальником
летной части. Когда отлетали, мне приказали отдохнуть. Проходят
часы, уже близится вечер, а меня все еще задерживают. Инструктор
говорит:
— Давайте я еще с вами пролечу.
Мы делаем три полета по кругу, снижаемся. Мне говорят: «Ну, посидите
еще немного». Сколько же еще сидеть? Кто из учлетов не поймет моего
нетерпения.
Наконец, техник подходит к самолету и забирает из передней кабины
подушку, подвязывает ремни, словом, освобождает кабину. А на учебных
машинах в передней кабине обычно летают инструкторы. Обрадовалась:
значит инструктора со мной уже не будет. Да и техник приветливо
подмигивает: «теперь, мол, полетишь одна...»
Ко мне подходит инструктор:
— Полетите без меня. Делайте такую же посадку, как в последнем
полете. [53]
Трудно передать ощущение, которое я испытывала, прежде чем успела
дать газ, при мысли, что впервые в жизни буду одна в воздухе. Но вот
стартер взмахнул белым флажком, я совершенно автоматически дала газ.
Машина побежала, увеличивая скорость, взлетела и стала набирать
высоту. Я сделала разворот. Самое трудное осталось позади. Хорошо! Я
лечу одна, передо мной не маячит, как всегда, голова инструктора в
кожаном шлеме. Инструктор где-то там внизу, вон в том квадратике, на
аэродроме. Стоит и, наверное, волнуется, как я сяду без его помощи?
Стало очень весело. Сделала традиционную «коробочку» над аэродромом
и, когда стала заходить на посадку, даже забыла, что со мною нет
инструктора. Спокойно посадила машину прямо к «Т». И только тут
вспомнила об инструкторе. А он подбегает ко мне и кричит:
— Еще такой же!
Это было лаконичное приказание — повторить полет.
Я повторила. Меня поздравили с самостоятельным вылетом.
Но учеба на этом не кончилась. После первого самостоятельного полета
инструктор продолжал летать со мной каждый день по одному разу.
Потом я уже могла летать одна, сколько захочу. Но первый полет в
день был обязательно с инструктором. Меня учили пилотажу. Я летала
по кругу и в зону. Сначала делала мелкие, потом глубокие виражи.
Глубокие виражи мне особенно нравились. Когда крен самолета
переваливает за 45°, руль поворота становится рулем глубины и,
наоборот, руль глубины — рулем поворота. Перемена рулей усложняет
работу летчика.
Вскоре я научилась самостоятельно делать змейки спирали,
«восьмерки», скольжение на крыло, срывы в штопор, боевые развороты,
петли. Так я стала летчиком. К знанию аэронавигации прибавилось
умение самостоятельно управлять самолетом. Передо мной раскрылись
новые необъятные горизонты. [54]
