Первомайские
воздушные парады
Кто
не знает воздушных первомайских парадов в Москве? Если вам и не
довелось их видеть, то уж, наверное, вы много слышали и читали о
них. Сердце советского патриота переполняется гордостью и радостью
при виде сотен крылатых машин, когда они стройно, в строгом военном
порядке, пролетают над городом в великий день международного
пролетарского праздника. Их вид являет грозную военную силу. На
улицах столицы сотни тысяч ликующих людей. Они с восторгом смотрят
вверх. Город наполняется гулом моторов. Самолеты налетают внезапно
и, ровно в [61] двенадцать часов дня пролетев над Красной площадью,
исчезают. Кто из москвичей в день Первого мая не осведомляется у
своего товарища:
— Ну как, видел воздушный парад?
— Конечно, видел, — отвечает тот и с гордостью восклицает: —
Здорово!
Чтобы доставить народу это редкое зрелище, продемонстрировать
трудящимся мощь нашей авиации, задолго до первомайского парада в
военных авиационных частях идет упорная и тщательная подготовка.
Нужно ли рассказывать о радости молодого летчика, которому впервые
объявляют, что он будет участвовать в первомайском воздушном параде?
В 1934 году флагштурманом парада был назначен Стерлигов, его
заместителем — Спирин. Подготовка началась задолго до Первого мая.
Штурманам предстояла трудная задача. Несколько сот самолетов с
разных аэродромов нужно собрать в воздухе и в боевом строю, ровно в
двенадцать часов, провести над Красной площадью. Это необычайно
красивое зрелище, которое видят демонстранты Москвы, для штурманов
первомайского парада означает прежде всего — точный математический
расчет. Всего только восемь минут тянутся самолеты через Красную
площадь, над мавзолеем, с трибун которого на них смотрят лучшие люди
страны, руководители партии и правительства, нарком обороны
Ворошилов, великий Сталин. Самолетов много. Чтобы каждый из них
находился точно в том месте, где ему полагается лететь в параде,
заранее рассчитывается время вылета каждого самолета. Затем
рассчитывается время и место пристроения отдельных эскадрилий к
общей колонне и, наконец, — время возвращения каждого самолета на
свой аэродром.
Всем самолетам должно хватить горючего. Заранее надо предусмотреть
аэродромы и запасные площадки на случай порчи мотора. С точностью до
одной секунды должно быть выдержано время прохождения всей мощной
колонны самолетов над Красной [62] площадью. Эти расчеты
приготовляют штурманы.
Мне посчастливилось работать в эти дни вместе с лучшими штурманами
Советского Союза Спириным, Стерлиговым и Беляковым.
Они собрались в маленькой комнатке на Центральном аэродроме.
Нагнувшись над картами и таблицами, дымил папиросой Спирин, заражая
всех своей инициативой и деловитостью. Беляков и Стерлигов делали
бесконечное количество расчетов, выкладок, чертежей, таблиц. Мне
поручили составлять штурманские графики и расчеты. Я делала свое
дело спокойно и уверенно, внимательно приглядываясь к работе старших
товарищей, у которых привыкла учиться.
29 апреля начали составлять список участников парада на флагманских
кораблях. Я очень беспокоилась: возьмут ли меня на самолет во время
парада. На первом флагманском корабле летело все командование, на
втором — заместитель командующего парадом и Спирин. Спирин сам
обратился ко мне с вопросом:
— Наверное, хочется вам пролететь?
— Очень хочется, Иван Тимофеевич!
— Ну, хорошо, запишу вас своим помощником. Когда утвердили списки, я
оказалась на втором корабле помощником штурмана. Нужно ли
рассказывать, как я гордилась оказанным мне доверием, как заранее
предвкушала радость полета.
Первого мая рано утром мы собрались на аэродроме. Аэродром
представлял собой редкое зрелище. Сотни самолетов стояли в строгом
порядке вдоль поля. Впереди, отдельно от всей массы самолетов, — три
больших флагманских корабля.
По условной ракете одновременно заработали несколько сот моторов. Ни
один мотор не остался не работающим. В первый раз в жизни я видела
такую величественную картину. Вот она, наша мощная, непобедимая
авиация! Великая честь и счастье трудиться в ней, быть даже самым
крошечным винтиком в [63] этой несокрушимой армаде. Раздалась
команда:
— По самолетам!
Мы со Спириным заняли свои места в штурманской кабине. Спирин
сказал:
— Вы будете у меня на связи.
Это значит, что я буду заведывать пневматической внутренней связью
второго флагманского корабля.
В воздух огненной змеей взвивается ракета. Наш самолет взлетает. Мы
летим далеко от Москвы, за Клин, чтобы еще и еще раз в воздухе
проверить ветер и точно рассчитать, где нужно повернуть обратно на
Москву, чтобы ровно в двенадцать часов быть над Красной площадью.
Это самые напряженные минуты в штурманской работе. Ошибись хоть
немного, и вся колонна опоздает на Красную площадь.
Вот флагманский корабль делает разворот, пересекает железную дорогу
и по правой стороне от железнодорожного полотна, соблюдая
определенное расстояние от него, летит обратно на Москву. Мы
разворачиваемся вслед за флагманским кораблем, подстраиваемся к
нему, и через несколько минут Спирин показывает:
— Видите — по ту сторону железной дороги летит первая эскадрилья
тяжелых кораблей.
С особенным вниманием слежу за этой эскадрильей. Ее ведет Беляков.
— Вот сейчас они начнут разворачиваться нам в хвост, — говорит
Спирин.
Действительно, в определенный момент эскадрилья тяжелых
четырехмоторных красавцев разворачивается и, как будто связанная,
стройно следует за нами.
Через каждые три минуты, в таком же порядке, как первая,
разворачиваются и другие эскадрильи. Сначала — тяжелые, потом —
легкие. Перед Окружной дорогой к нам пристраивается последняя
эскадрилья легких самолетов. [64]
Мои обязанности несложны: принимаю сообщений от радиста, передаю их
Спирину и записываю, в какое время какие эскадрильи мы встречаем.
Когда к колонне пристроилась последняя эскадрилья, Спирин разрешает
мне вылезть в турель передней кабины и посмотреть назад, на стаи
летящих за нами самолетов. Никогда в жизни не забыть этого
волшебного зрелища. Корабли летели друг у друга на хвосте, на
совершенно точном расстоянии. Я так увлеклась, что не почувствовала
даже, как Спирин дергал меня за ногу, чтобы я уступила ему место в
турели: ему надо было самому посмотреть, как летят эскадрильи.
Пролетели Ленинградское шоссе. Сверху видны ряды демонстрантов,
стройные, как будто вытянутые по ниточке. Между рядами и внутри них
много красных пятен и полосок, — это штандарты, знамена и лозунги.
До Красной площади остаются минуты. Умоляюще гляжу на Спирина:
— Разрешите, Иван Тимофеевич, когда будем подлетать к Красной
площади, вылезть в турель, посмотреть.
— Полезем вместе, — говорит Спирин. Забираемся в турель. Двоим здесь
тесно, но зато видно все. Мы видим, как на улице Горького, не доходя
до Исторического музея, остановились и замерли колонны
демонстрантов. Парад еще не кончился, ждут, пока мы пролетим, и
тогда толпы торжествующего народа хлынут волной на площадь, туда,
где стоит Сталин. Площадь чиста. На ней никого нет. Очевидно, только
что прошли последние танковые части. Головы людей, как маленькие
горошины, видны только вокруг площади на всех прилегающих улицах.
А там, внизу, на площади, в самом ее центре, на мавзолее Ленина, —
небольшая группа людей. Нам не видно их лиц, но мы твердо знаем, что
здесь, окруженный своими соратниками и друзьями, стоит Сталин, и мы
горды сознанием, что в эту минуту, [65] высоко подняв голову, он
смотрит на нас. Может быть, он даже машет рукой, приветствуя наши
эскадрильи. Сладкое волнение охватывает меня, я уже не замечаю
неудобства и тесноты в турели. Жаль, что с такой высоты нельзя
видеть лицо Сталина. Все мысли и чувства устремлены к нему.
Стрелка часов показывает 12. Точно в назначенное время мы пролетаем
над площадью. Парад окончен. Эскадрильи расходятся по своим
аэродромам. В нашем самолете наступает только одним летчикам
понятное веселье. Все резвятся, как дети, хохочут, весело шутят.
Сильно бьются сердца.
Приземляемся и возвращаемся домой. По улицам еще движутся последние
колонны демонстрантов.
* * *
На следующий год флагштурманом
первомайского парада был назначен Иван Тимофеевич Спирин. Он поручил
мне самостоятельно сделать все расчеты построения колонны самолетов
во время парада. Работаю так тщательно, как никогда.
Все было готово, наступил канун великого праздника Спирин сказал:
— В этом году вы пойдете на головной машине колонны, на «Максиме
Горьком». «Максим Горький» пилотирует Громов. Вся колонна выстроится
в воздухе далеко за городом, головная машина должна встретить
колонну, встать впереди нее и повести на Красную площадь.
Летчики — участники парада — прозвали головную машину «оркестром» —
на «Максиме Горьком» громко играет радио. Далеко по воздуху
разносятся звуки «Интернационала» и праздничных маршей.
Мы занимаем свои места в самолете. Я, как штурман, помещаюсь в самой
передней кабине. Машина поднимается в воздух. Вслед за нами взлетают
и пристраиваются к нам два истребителя. Они кажутся игрушками [66]
по сравнению с нашим краснокрылым исполином.
Приятно работать в этой замечательной машине. Таких штурманских
кабин я еще не видала ни на одном самолете. Здесь стоит настоящий
письменный стол, со всеми нужными штурману принадлежностями, сидим
мы на мягких, удобных креслах. Через кабину летчика, в глубине
фюзеляжа, виден буфет с огромным самоваром. Мне очень удобно, только
кинооператор все время заставляет наклонять голову: она мешает ему
снимать. По привычке я явилась для участия в параде в обычном летном
обмундировании: в брюках, шлеме и гимнастерке. Кто-то подшучивает,
что на такой машине можно летать в светлом шелковом платье...
Ревут моторы. Эскортируемый двумя истребителями головной самолет
идет прямо к Окружной дороге. Вот мы уже приблизились к
построившейся в воздухе колонне. Ее ведет Спирин. Красавица-колонна!
Ею можно любоваться без конца, так она ровна и стройна. Точно по
расчету мы разворачиваемся и становимся в голове колонны. Радио
оглашает воздух «Интернационалом». Мы над Москвой, снова то же
волнение перед пролетом через Красную площадь.
Красная площадь. В груди становится тесно. Восторг и радость рвутся
наружу, хочется кричать, петь. Не забываю наклонить голову, чтобы
кинооператор мог снять величественную картину площади, наполовину
заполненной народом.
Когда кончился парад и мы, вернувшись на аэродром, пришли в штаб,
нас встретил Спирин:
— Ну вот и оркестранты пришли!
Долго еще не хотелось уходить с аэродрома. Взобравшись на вышку
комендантского домика, мы следили за тем, как садятся одна за
другой, точно на отведенные места, машины, участвовавшие в параде.
Мы видим, как заполняется аэродром, как самолеты размещаются вокруг
поля. Обсуждаем каждую посадку. Спорим: «промажет» или «не домажет»
самолет... [67]
Спирин рассказывает о своем восточном перелете, о своих впечатлениях
в восточных странах. Афганские женщины не имеют права показать
своего лица. Они ходят, наглухо закрытые паранджами, и не имеют
права подойти к столу, за которым едят мужчины. Спирин рассказывает
о варварских унижениях и притеснениях, которым на Востоке
подвергается женщина.
— А вот вы, товарищ Раскова, — закончил свой рассказ Спирин, —
открывали сегодня воздушный парад в нашей Москве, и на вас смотрел
товарищ Сталин!
