Шесть самолетов
летят из Ленинграда в Москву
В августе 1935 года я получила
боевое крещение летчика в самостоятельном перелете. Аэроклубы нашей
страны выпустили к тому времени много женщин-летчиц. Некоторые из
них совершали довольно продолжительные перелеты. Но это были
индивидуальные перелеты на одной машине. Как пролетят молодые
летчицы в групповом перелете? Экспериментальный авиационный институт
решил организовать первый групповой женский перелет. В один
прекрасный день в Военно-воздушной академии было получено письмо с
просьбой командировать меня для участия в этом перелете.
Могла ли я отказаться? Дальние самостоятельные полеты на дальность с
некоторых пор стали моей сокровенной мечтой. Я только осведомилась,
на какой машине придется лететь.
— Очевидно, на легком учебном самолете.
— Когда вылетать?
— Сегодня вечером выедете «Красной стрелой» в Ленинград. Лететь
будете из Ленинграда в Москву. Собирайтесь.
На следующее утро я явилась в Ленинграде на завод спортивных
самолетов конструкции инженера Яковлева. Здесь я узнала, что в
групповой перелет [68] полетят шесть летчиц. Каждая получит по
самолету с пассажиром.
Передо мною возникло серьезное затруднение. Ведь до сих пор я летала
на учебных самолетах. Теперь же мне предлагают отправиться в
довольно продолжительный групповой перелет на незнакомой, новой
машине. Справлюсь ли? Однако я не торопилась высказывать свои
сомнения.
Командиром перелета назначили летчицу — инструктора Агнессу
Кадацкую. Нас разбили на два звена, по три самолета в каждом. В
звено Агнессы Кадацкой входил и мой самолет. Другим звеном
командовала Валентина Стояновская.
Все ведомые — молодые пилоты, окончившие аэроклубы без отрыва от
производства.
Привезли нас на аэродром, показывают машины. Они нам очень
понравились. Это были изящные двухместные лимузины-монопланы с
высоко расположенными крыльями. Мотор — тот же, что и в учебных
самолетах, но помещен он несколько ниже, и расстояние винта от земли
гораздо меньше, чем на учебном самолете. Я обратила также внимание
на то, что эти машины не имеют двойного управления, как учебные
самолеты.
Невольно почувствовала уважение к новой машине. Даже слегка
забеспокоилась: удастся ли мне сразу на ней вылететь? Агнесса
Кадацкая и Валентина Стояновская сели и полетели как ни в чем не
бывало. Мне же показалось это не так просто. Даже сидеть в этой
незнакомой машине нужно по-новому. До сих пор, летая на учебном
самолете, я сидела обычно в задней кабине, передняя предназначалась
для инструктора. Самолет же Яковлева имел только одну кабину для
пилота с пассажирами. Другое, что меня беспокоило, это — новый,
незнакомый аэродром. Я попросила разрешения потренироваться на
учебном самолете. Влезла в переднюю кабину самолета «У-2» и в один
день сделала двадцать четыре посадки. На следующий день тренировка
продолжалась. [69] Я сделала сорок посадок. Теперь я садилась не
только на основной аэродром, с которого взлетала, но и на какие-то
случайные площадки. Вспоминаю десятки случаев, когда летчикам
приходилось садиться в поле. После шестидесяти четырех взлетов и
посадок я заявила, что готова лететь на яковлевской машине. Сначала
мне предложили пролететь в качестве пассажира с летчиком. Через
плечо пилота я знакомилась с новым самолетом, присматривалась к его
особенностям. В полете раскрылись все особенности моей новой машины.
Я увидела, что самолет Яковлева имеет большую скорость, чем «У-2»,
значит при посадке он будет дольше нестись над землей. Придется
пониже выравнять машину. Машина очень послушна на ноги, — нельзя
делать резких движений ногами. Больше всего смущало малое расстояние
между винтом и землей. Вот, думаю, если слишком задеру хвост на
взлете, обязательно винтом задену землю...
Полетела одна и сразу почувствовала себя замечательно, как будто
давно уже летала на этой машине. Она оказалась очень легкой и
послушной в управлении. Посадка тоже удалась. Тогда сделала еще два
полета. На другой день я получила «собственную» машину. С утра до
вечера тщательно знакомилась со своим новым воздушным другом.
Особенно внимательно занималась мотором. Хотя это был обычный мотор
серийного производства, но я уже хорошо знала, что каждый мотор
имеет какие-то свои, пусть незначительные, особенности, капризы и
повадки. Чтобы заставить мотор быть послушным в полете, летчик
обязан заранее изучить характер мотора. Только ознакомившись, как
следует, с материальной частью, я решила на следующий день полетать
на своей машине. Мне говорят:
— Вам нужно взять с собой пассажира.
На аэродроме собралось несколько корреспондентов центральных газет,
весьма заинтересовавшихся нашим перелетом. Я сказала: [70]
— Ну, товарищи, кому жизнь не дорога, садитесь, полетим!
Из группы корреспондентов отделилась высокая девушка с серьезным
лицом и направилась ко мне. Это была корреспондентка «Комсомольской
правды» Галина Плеско. Она объявила, что сама училась
аэронавигационному делу на сферических шарах. Я обрадовалась, что у
меня будет такая авиационно грамотная пассажирка. Взлетели. Минут
сорок находились в воздухе. Крутились над аэродромом, потом я взяла
курс на Москву, чтобы посмотреть выходы на маршрут. Я решила
проверить навигационные способности своей пассажирки. Увезла ее
немного в сторону Москвы, потом повернула обратно к аэродрому и
спрашиваю:
— Куда же нам лететь?
Она отвечает:
— Не знаю.
— И я не знаю, — говорю, а сама посмеиваюсь.
Лицо моей пассажирки становится серьезнее, я продолжаю:
— А ведь я на вас надеялась!
Вижу, она через окно кабины пристально вглядывается в землю, но
ничего не узнает. Тем временем я убираю газ и захожу на посадку.
Лицо моей пассажирки вытянулось и выразило полное недоумение. Но...
когда колеса коснулись земли, она уже широко улыбалась, — поняла,
что я шутила.
По просьбе пассажирки, ей разрешили лететь со мной и в перелете. Еще
несколько дней мы тренировались. Наконец, был назначен день старта.
Решено было вылетать во второй половине дня. Однако в назначенный
час не все оказалось готово. Старт задерживался. Кое-кто из
снаряжавших перелет уверял нас, что это даже к лучшему, что выгоднее
разбить маршрут пополам, сделав посадку на полпути между Ленинградом
и Москвой. Мы не были согласны с этим, ведь мы готовились к
беспосадочному маршрутному групповому перелету. Но [71] делать было
нечего. В 19 часов 15 минут, оторвавшись по-трое от аэродрома, шесть
самолетов поднялись в воздух и взяли курс на Москву.
Наша задача — перегнать самолеты в Москву и показать умение
советских летчиц летать в соединении. Дело невесть какое сложное. Но
тогда, четыре года тому назад, для молодых советских летчиц это было
довольно серьезным испытанием. Впрочем, до сих пор этот, хотя и
незначительный по расстоянию, перелет остается единственным в мире
групповым женским перелетом.
Нельзя сказать, что все шло нормально. Через полчаса после вылета из
Ленинграда мы попали в грозу. Самолеты наши не были оборудованы для
слепого полета. Только в командирской машине, у Агнессы Кадацкой,
был «пионер» — указатель поворота. Она решила итти, пробивая фронт
грозовых облаков. Мне же ничего не оставалось, как пристроиться
поближе к командиру и держать курс по ее самолету. Я прибавила газ и
подошла к командирскому самолету на более короткую дистанцию. То же
самое сделала и вторая ведомая летчица. Шел сильный дождь. Вода
заливала стекла кабины, делала их едва прозрачными. В тумане с
трудом различались контуры переднего самолета, служившего
единственным средством ориентировки для двух, других. Болтанка
становилась все сильней и сильней.
Лететь тяжело, но приятно. Приятно сознавать и видеть, что, несмотря
на непогоду, три самолета, пилотируемые женщинами-летчицами, идут в
крепко сомкнутом строю, не отстают один от другого, что летчицы
умеют чувствовать друг друга на расстоянии и повиноваться общей
цели, общей задаче.
Вышли из облачности и увидели, что другое звено от нас отстало.
Пришлось убавить газ, пойти на меньшей скорости, чтобы дать подругам
подтянуться к нам. Второе звено не заставило себя долго ждать. В
сомкнутом строю мы полетели дальше.
Но гроза делала свое дело. Вскоре перед нами [72] показалась черная
полоса большого грозового фронта. Предсумеречная гроза повлияла на
ускорение темноты. И без того мрачные облака сгущались и сгущались,
угрожая совсем закрыть какую бы то ни было видимость. Агнесса
Кадацкая решила не итти вторично в облаках. Темнота могла застать
нас в тумане, и тогда мы не смогли бы найти место для посадки.
Самолеты шли на высоте 500—600 метров. Мы спустились под облака,
пошли сначала на 100-метровой высоте и, наконец, бреющим полетом
стали пролетать над лесом. Дождь усиливался. Сумерки надвигались все
быстрее. Стало ясно, что до аэродрома не добраться.
Мы находились где-то вблизи Вышнего Волочка. Под нами лежала
болотистая лесистая местность. Сверху виднелся большой луг,
окаймленный густым лесом. На лугу поблескивала вода, явный признак
болота, а в центре был выложен огромный белый крест. Белый крест —
это условный знак для летчиков. Он означает, что площадка, на
которой он выложен, ни в коем случае не годится для посадки
самолетов. Такие предупредительные знаки, обычно зацементированные,
устраиваются на болотистых и других негодных для посадки площадках
по пути следования пассажирских самолетов. Но одно дело
предупредительный воздушный ОРУД, а другое — действительность.
Деваться было некуда, хотя мы и понимали, что наши машины на своих
маленьких колесиках не совсем пригодны для посадки на этом
импровизированном болотистом аэродроме.
Агнесса Кадацкая первая делает круг и заходит на посадку. Я вижу
сверху, что ее машина очень немного пробежала по земле и
остановилась. Значит, грунт вязкий. Захожу на посадку, делаю круг,
снижаюсь, еще внимательнее вглядываюсь в землю. На ней немало коряг
и кочек. Однако мне удается разглядеть небольшую площадку, по цвету
резко отличающуюся от окружающего болота. Болото ярко-зеленого [73]
цвета с темнокоричневыми пятнами, а эта площадка, вернее, полоска,
имеет сероватый оттенок. Здесь, наверное, почва более сухая.
Постараюсь сесть именно на эту площадку. Приняв решение, немедленно
захожу на второй круг. В это время вторая ведомая, шедшая сзади
меня, нарушает очередность посадки, срезает мне круг и смело заходит
на посадку. Все это происходит молниеносно. Сверху мне видно, что ее
машина становится на нос, с носа переваливается на крыло и ложится,
как приземлившийся планер. Моя пассажирка не на шутку переполошилась
и тормошит меня:
— Что случилось?
— Видите что: поломалась!
— Жива она?
— Не знаю. Снизимся — увидим.
Темнеет. Садиться во что бы то ни стало, скорее садиться! Убираю
газ. Планирую. Близко земля. С небольшим «плюхом» сажаю машину на
болото. Перед посадкой выключаю зажигание, чтобы не получилось
вспышки в случае, если машина скапотирует. Самолет пробегает по
земле несколько метров и останавливается. Я оборачиваюсь к своей
пассажирке и говорю:
— Скажите спасибо, что остались живы... Она смеется.
Моя машина по оси колес ушла в грунт. Еще какие-нибудь лишние
километры скорости, и самолет был бы разбит... Но долго раздумывать
не приходится. В воздухе еще три машины. Как они сядут? Вместе с
Агнессой Кадацкой мы нетерпеливо ждем подруг. Вот, наконец, заходит
на посадку одна, за ней другая, третья. Наконец, мы все вместе.
Сели, правда, не на аэродроме, но, главное, целы. Из шести
пострадала только одна. Она далеко от нас, у опушки леса. Нужно
отправляться на помощь. Из летчиц только двое — Кадацкая и я — были
в летном обмундировании: в брюках, сапогах и кожанках. Шел дождь,
под ногами болото. Нас двоих это не смущало. [74] Зато остальные
оказались в затруднении — они были одеты в обыкновенные платья, на
ногах легкие полуботинки.
Мы с Кадацкой двинулись к пострадавшему самолету. Он сел на краю
площадки, у леса. Когда мы подошли, то увидели, что ничего страшного
не случилось. Поломались только винт и стойка шасси. И то и другое
легко можно заменить. Летчица отделалась шишкой на лбу.
На краю «аэродрома» стоял небольшой сарайчик-сторожка. Двенадцать
девушек — летчиц и пассажирок — пошли к нему. Агнесса Кадацкая
отправила на станцию телеграмму в Ленинград, чтобы нам выслали винт
и амортизационную стойку шасси. В сторожке оказалось много соломы,
мягкой и душистой. Не прошло и получаса, как мы заснули мертвецким
сном.
Проснулись на рассвете. Осмотрели болото и нашли, что оно не так уж
безнадежно для взлета. Пока из Ленинграда привезут винт и стойку,
нужно осмотреть и привести в порядок мотор поломанного самолета.
Пассажирки-корреспондентки охотно превращаются в мотористов и вместе
с нами разбирают и приводят в порядок мотор.
К полудню в воздухе послышался шум самолета. Над площадкой появился
«У-2». Снизу было видно, что из кабины самолета торчит запасной
винт. Самолет сел, и началась дружная работа. Мы быстро привели в
порядок пострадавший самолет. Летчик, прилетевший на «У-2», делает
пробный полет. Взлететь не так уж легко, как это нам казалось.
Перед взлетом решаем закусить. Запасы в сторожке небольшие — немного
картошки и яиц. Яиц на всех нехватает. Корреспондентки
самоотверженно отказываются от них и едят одну картошку. Они
говорят, что нам, летчицам, нужно солиднее «заправиться». Есть
хочется здорово, и мы охотно принимаем эту небольшую жертву наших
пассажирок.
Перед тем как взлететь, прокладываем на болоте дорожку из ветвей.
После того, как дорожка [75] была строго обозначена, Кадацкая
приказала садиться по машинам. Она взлетела первая, шасси ее
самолета едва не задели верхушек деревьев. Я внимательно следила за
взлетом командира и поняла, что нужно взлетать в направлении угла
леса, чтобы как можно больше увеличить площадь для разбега машины по
земле. Обернувшись к своей пассажирке, говорю:
— Ну, прощайтесь с жизнью! Если сейчас не умрете, значит долго жить
будете!..
Она сидела на своем месте как ни в чем не бывало.
Я дала газ. Машина немного пробежала по земле, и вдруг я чувствую,
что она у меня резко заворачивает вправо. Очевидно, в болоте вязнет
одно колесо.
Пришлось раньше времени потянуть ручку на себя и без скорости
оторвать машину от земли. Мне с трудом удается удержать ее, чтобы
она снова не плюхнулась на землю. Еще минута, и под нами
промелькнули макушки деревьев.
— Ну, теперь будете долго жить, — говорю я пассажирке.
Как только мы взлетели, я почувствовала голод, У нас был довольно
солидный индивидуальный запас — целая плитка шоколада. Руки у меня
заняты, Галина Плеско вкладывает мне шоколад в рот маленькими
кусочками.
Все было хорошо, пока не началась болтанка. Гляжу я на свою
спутницу, лицо у нее стало скучное-скучное... Кусочки шоколада
достаются мне все реже и реже... Ну, думаю, затосковала девушка. А
она спрашивает:
— Что это, болтанка?
— Болтанка, — говорю.
— А больше бывает?
— Конечно, еще как!..
Она стала еще скучнее, и шоколадное питание вовсе прекратилось...
Однако пассажирка моя довольно [76] мужественно перенесла болтанку.
Вскоре показался хорошо знакомый московский аэродром. Мы были у
цели. Шесть девушек в строгом порядке зашли на посадку и
приземлились. Закончился первый групповой женский перелет.
