Б.В.Веселовский

Скрытая биография

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

2. Партизанская жизнь

На просеке, у развесистого дуба, Георгий Лукич остановился и громко свистнул. Из кустов к нам вышли двое - паренек лет шестнадцати с винтовочным обрезом и старик с винтовкой.
— Ну вот! Знакомьтесь! Это Борис! — представил меня Лукич.
— Вася, — протянул мне руку паренек.
— Захар Петрович! — пожал мою руку старик.
Оба партизана ранее жили в деревне Новосады. Лукич достал бутылку и предложил выпить на прощание и за мою удачу. Под дубом сидели долго. Лукич по-родственному меня напутствовал. Показал под толстым корнем дуба нишу, прикрытую листвой и ветвями.
— Это почтовый ящик. Сюда я наведываюсь частенько. Шо потребуется — вложишь сюда записку. Лукич вручил мне карандаш и школьную тетрадь. Расставаясь, мы обнялись и расцеловались.
Дальше шли втроем. Впереди — Вася, за ним — я и Захар Петрович. Долго петляли. Под ногами захлюпала вода, стало попадаться много поваленных деревьев. Мы прыгали с кочки на кочку, конца краю этому не было видно. Мои онучи в лаптях давно промокли.
Неожиданно остановились на сухом островке у поваленной толстой ольхи. Ее вздыбленные корневища были превращены в просторный шалаш, около тлели угли угасающего костра.
— Вот мы и пришли, — пояснил Вася. — Заходьте.
— Где же партизаны? — с удивлением спросил я.
— Мы и есть партизаны! — пояснил Петрович.
— А отряд?
— Они далеко, на задании.
— Пока будем находиться здесь, — заключил Петрович.
Каждый день один из моих соратников куда-то уходил и пропадал до вечера. Оставшийся варил обед и все время расспрашивал меня о моей жизни: где воевал, как попал в плен...
На другой день это повторилось. Видимо, относились ко мне недоверчиво и проверяли, присматривались. Я возмутился.
- Не обижайся. Мы должны знать о тебе все, — успокаивал Петрович.
Меня стали оставлять одного. Медленно тянулись дни. Несколько раз я ходил с Васей за продуктами в деревню. Я оставался на опушке. Вася возвращался, нагруженный хлебом, картошкой, салом, бараниной и разной всячиной, поклажу делили пополам.
Как-то мои хозяева вернулись рано в сопровождении человека в кожаной куртке, перепоясанной ремнем, при пистолетной кобуре, с автоматом, в фуражке с армейской звездой. Он приветливо улыбался, протянул руку, представился:
— Василий Кириченко, старший лейтенант, танкист! Хватит тут болото коптить!
Он меня обрадовал. Поскольку я успел сварить обед, мы принялись за еду. Потом загасили костер, забрали неприхотливые пожитки и ушли с этого места.
Партизанская группа Василия Кириченко базировалась в Беловежской Пуще, куда была направлена из Пинских лесов командованием партизанского отряда имени М.И. Калинина. Группа вела разведку дислокации и передвижений немецких войск, собирала на местах боев стрелковое оружие, боеприпасы. Из снарядов выдалбливали и выплавляли тол и изготовляли мины, которыми подрывали вражеские эшелоны. Группа насчитывала 22 человека: 12 — окруженцы и бежавшие из плена, 10 — жители окрестных деревень.
Я поведал Василию Кириченко о своих планах — перейти линию фронта и вернуться в боевую авиацию, в этом надеялся на помощь партизан. Василий согласился со мной. Он сообщил, что в отряд уже давно ушла группа связи, а со следующей обещал отправить меня. Из отряда на Большую землю меня смогут вывезти самолетом. А пока Василий просил помочь ему выполнять поставленные задачи в составе группы. Я согласился. Мне вручили старенькую винтовку (партизаны окрестили ее «припеканкой»), дали гранату.
Каждое утро Василий давал задание группам в три-четыре человека и сам с одной из групп уходил по маршруту. Почти всегда он брал меня с собой. «Дома» оставались два-три бойца. В Беловежской Пуще действовали и другие группы из разных партизанских отрядов.
На выходах из леса, на переправах через реки и болота немцы часто устраивали засады, прочесывали лес, нередко завязывались бои. С обеих сторон были потери. Основной принцип действий мелкими группами — полнейшая скрытность. Не оставлять нигде никаких следов. Каждые пять дней мы меняли район нашего базирования. Как и все крупные лесные массивы, Беловежская Пуща была разбита на квадраты просеками. Длина стороны квадрата 2— 4 километра. На пересечениях просек ставился столб высотой в метр. Верхняя часть столба — четырехгранная. Грани ее направлены вдоль просек. На сторонах, обращенных к квадратам леса, обозначались белой краской его номера. Нумерация квадратов шла с севера на юг и с запада на восток.
С годами просеки заросли, многие столбы сгнили, лишь на некоторых из них различались номера. Нам помогала карта этого района крупного масштаба с обозначениями лесных квадратов. Обнаружив номерной столб, мы точно определяли место своего нахождения. В дальнейшем я это делал по памяти. Ходить приходилось очень много. В свой квадрат возвращались лишь к вечеру. Просеки пересекали осторожно, просматривая тщательно траву и кусты — нет ли сломанных веток, свежих изломов, помятой травы. Убедившись в отсутствии таких следов, быстро перебегали.
Засады устраивали и партизаны и немцы, в основном на просеках, и можно было нарваться даже на свою засаду. Я быстро научился навыкам следопыта. По примятой траве, сломанной ветви, раздвинутым кустам определял, кто и когда здесь прошел. Чаще следы оставляли олени, кабаны, зубры.
«Почтовые ящики» находились на больших расстояниях. Из них мы получали информацию от наших нештатных разведчиков — местных жителей. Все ценные сведения мы отправляли по другим каналам связи. Василий знал, в каких квадратах могли базироваться группы других отрядов. Иногда мы с ними встречались. Нередко к «почтовым ящикам» связные приносили ржавые винтовки, гранаты, патроны, снаряды, тол в мешочках и продовольствие.
Все мы были вооружены винтовками и гранатами. Лишь у Василия был автомат и пистолет. Лишнее оружие находилось в тайниках. Питались достаточно хорошо. Почти все получали от местных жителей. Иногда охотились на оленей, кабанов.
Время бежало быстро, уже два месяца я вдоль и поперек колесил по Беловежской Пуще с партизанской группой Василия Кириченко. Заканчивался сентябрь 1943 года, связные из отряда все не возвращались. Мое намерение быстрее вернуться в полк срывалось.
Однажды я сказал Василию, что, если через пару дней связные не появятся, пойду один к линии фронта, попытаюсь найти крупный партизанский отряд, откуда меня отправят за линию фронта.
Василий слушал настороженно, сказал, что надо все обсудить с группой. Через пару дней Василий меня огорошил:
— Мы решили тебя не отпускать! Это опасно не только для тебя, но и для всей группы.
— Почему для всей группы? — спросил я.
— Потому, что такой переход одному через места немецких засад почти невозможен! Может случиться, что попадешь немцам в лапы и под пытками выдашь всю нашу систему передвижений.
Напрасны были мои заверения в обратном, Василий говорил:
— Ты под пытками не был! Всякое может случиться!
— Если меня не отпустите, сбегу!
Под вечер Василий пригласил меня в свой шалаш:
— Раз уж ты оказался таким упрямым, мы решили отпустить тебя. Когда пойдешь?
— Утром.
Василий достал карту, указал на квадраты, в которых мы никогда не были, показал речку и сожженное село Борки, где придется переправляться через нее. Особое внимание он обратил на шестикилометровую просеку-насыпь через болото на востоке Беловежской Пущи. Местные жители называли ее «Поднятая Трыба». Ее не миновать, а вдоль нее немцы всегда устраивают засады. Василий показал на карте и рассказал, как двигаться дальше и где нужно точно выйти к Белому болоту. По этому болоту, по партизанской тропе, я должен выйти к трем островам. На одном из них, Погорелом, базируется семейный отряд — старики, женщины, дети. Командир отряда — Миша. Он отведет меня в отряд имени Калинина. Василий написал ему записку, которую я надежно спрятал.
Ребята наполнили мой вещевой мешок всем необходимым, подобрали кресало получше: ударом куска напильника о кремень высекалась искра, от нее начинал тлеть ватный трут в трубке. Винтовку и гранату я хотел оставить.
— Ни в коем случае! — возразил Василий. — Конечно, одному вести бой с фашистами бесполезно, но отстреляться, убегая, можно. Гранату держи поближе — в случае беды подорвешь себя и фашистов. В тех местах уже будут близко деревни. Если собьешься с пути и не выйдешь к партизанской тропе, поспрошай крестьян. Если признают в тебе своего — выведут на тропу. Они знают, где она начинается...
Распрощавшись с командиром и бойцами, я тронулся в путь. Переходы делал в дневное время, перед ночевкой старался набрать в котелок воды, разводил два небольших костерчика, ужинал и укладывался между ними.
На третий день пути я вышел прямо к сваям разрушенного моста у сожженного села Борки. Прислушался. Стояла успокаивающая тишина. Ночью я перебрался на другой берег и, немного пройдя, как обычно, устроился на ночлег.
Утром я стал искать просеку, вдоль которой должен был выйти на насыпь через болото — Поднятую Трыбу. Вскоре пропала трава. Она была вытоптана. На грунте я увидел отчетливые отпечатки шипов немецких сапог. Следы были свежие, направлены по ходу моего движения. По их количеству было видно, что прошла большая группа солдат. Очевидно, я сбился с пути и иду в расположение немцев. Немедля повернул обратно к месту ночлега.
Оттуда я вышел на широкую прямую просеку. И здесь на земле четко отпечатались те же следы, только во встречном направлении. Это и была насыпь через болото — Поднятая Трыба, с которой только-только ушла немецкая засада.
Всю шестикилометровую просеку-насыпь я проходил с особой осторожностью. Легко обнаружил место, где полтора часа назад располагалась немецкая засада. Поднятая Трыба соединяла Беловежскую Пущу с лесами Гуты-Михалина. Далее мне предстояло выйти к Белому болоту, где начиналась партизанская тропа.
В этом лесу обнаружить квартальные просеки мне не удалось. Пробирался наугад, выдерживая заданное направление. Когда оказался в топком болоте, понял, что уклонился в сторону. Открытого болота с островами, о котором говорил Василий Кириченко, передо мной не было.
Вокруг росла крупная клюква. Ее было так много, что я лакомился ею, присев на кочку, не вставая. Огорчали невеселые раздумья: надо возвращаться назад и искать тропу. Вдруг раздался звук пилы. Я пошел в его сторону, прыгая с кочки на кочку. Местность пошла вверх. Стало сухо. Перейдя тропу-колею, я увидел сквозь мелколесье костры, лошадей и подводы. Около них сновали люди. Решил, что это крестьяне на лесозаготовках. Теперь необходимо взять «языка» — какого-нибудь отбившегося крестьянина. Как раз в мою сторону направился парень. Я ждал его приближения, затаившись в кустах.
Не доходя до меня, парень остановился, снял ремень и присел. Подождав, когда он справил нужду и застегнулся, я вышел из-за куста, направил винтовку на парня и скомандовал:
— Руки вверх!
Парень испуганно поднял руки.
— С какого села? — спросил я. Парень молчал. Я повторил вопрос. Опять молчание. Щелкнул затвор — я загнал патрон в ствол. Опять задал вопрос. Дрожащим голосом парень вымолвил:
— Я ни з сыла.
— А сколь ты? — повторил я вопрос по-белорусски.
— Я партизан.
— Не брешешь? 3 якого отряду? — допытывался я.
— 3 брыгады Чапаева.
— Тогда веди к командиру! — Я опустил винтовку.
Парень повел меня к костру, у которого сидели несколько человек, и сказал, что там командир отряда. Я отпустил его и направился к костру. На мой вопрос: «Кто командир?» — от костра поднялся невысокий человек в штатском, отрекомендовался командиром отряда и взялся проводить меня к командиру бригады. Мы подошли к воинской палатке. Оттуда вышел офицер в капитанских погонах, армейской фуражке. (Как я потом узнал, это был начальник штаба отряда «За Родину!».)
Непривычно было видеть нашего офицера в погонах. К нам в полк до того, как меня сбили, погоны еще не поступили. Я их не видел. Капитана сопровождали два партизана с автоматами. Меня обыскали, забрали винтовку, гранату и все, что было в мешке.
Я рассказал все о себе, откуда и куда следую. Показал записку Василия Кириченко командиру семейного отряда на острове Погорелом. Рассказал, как я сбился с пути и наткнулся на эту бригаду.
Капитан мне не поверил, требовал не рассказывать сказки, а признаться честно, кто, когда и зачем заслал меня в лес. Говорил, что такие случаи были, что жизнь сохраняли тому, кто во всем признался, и даже зачисляли в партизаны.
Я возмутился, вновь повторил сказанное, добавив некоторые детали. Капитан приказал посадить меня под дуб и охранять, посоветовал мне подумать хорошенько и ушел в палатку. Моей обиде не было границ. Когда капитан появился и снова начал свой допрос, я вспылил и сказал, что, чем задавать нелепые вопросы, лучше бы распорядился, чтобы меня накормили. Мне принесли в котелке горячий гороховый суп. Часовые охотно разговаривали со мной, расспрашивали:
— Где эта чертова Беловежская Пуща? Второй месяц идем из-под Минска и никак дойти не можем!
— Пуща рядом! — отвечал я. Рассказывал о партизанских группах, обстановке в Беловежской Пуще. Капитан по-прежнему не верил моим словам и продолжал держать под стражей.
На следующий день в бригаде была объявлена тревога. Партизаны запрягали и седлали лошадей, женщины плакали. Причиной тревоги было происшествие, потрясшее всех.
Командование бригады перед дальнейшим следованием в Беловежскую Пущу направило в разные стороны группы партизан для разведки обстановки в этом районе.
Большая группа партизан вышла на уже знакомую мне просеку-насыпь и нарвалась на немецкую засаду. Почти все партизаны из группы погибли. Возвратилось лишь несколько чудом уцелевших партизан. К утру вернулись и другие разведгруппы. Выяснилось, что севернее места стоянки в населенных пунктах скопилось не менее дивизии немцев. Бригаде грозило окружение. Все готовились к маршу, быстро собирали в телеги нехитрый скарб, привязали к подводам коров, погасили костры.
Командир бригады Михаил Матевосян верхом проехал от отряда к отряду и убыл в голову колонны. Отряд, где я находился под стражей, двигался почти в хвосте.
Командир отряда осведомился у комбрига, что делать со мной. Я слышал, как, пришпорив коня, тот сказал: — Что хочешь! На твое усмотрение!
Группа партизан, с которой я быстро вышагивал за подводой, присматривала за мной. Во второй половине дня расположились на привал. Разведка доложила, что впереди асфальтированная дорога Ружаны — Пружаны. Выставив боевое охранение, бригада начала переход через шоссе.
Утром следующего дня было выбрано подходящее место для длительного базирования бригады. Каждый отряд строил себе одну-две большие землянки. Мы вырыли глубокие, в полтора-два метра, основания. Стены и верхние перекрытия мостили бревнами. Сверху насыпали грунт, покрывали его дерном и кустарником. Землянки оказались замаскированными и незаметными. К вечеру бригада зарылась в землю.
Подозрение ко мне спадало. Партизаны относились ко мне, как к равному, хотя оружие мне еще не возвращали. Как я потом узнал, Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) при Ставке ВГК, возглавляемый П.К. Пономаренко, планировал превратить к концу 1943 года Беловежскую Пущу в партизанский район. Однако ни одной бригаде пробиться туда не удалось. Пройдя длинный путь от Минска, все партизанские бригады на зиму закрепились у границы Беловежской Пущи.
Неподалеку от нас расположился отряд имени С.М. Кирова другой бригады. В этом отряде я встретил двух летчиков Тихона Еременко и Володю Гриня. Мы подружились. Каждая партизанская бригада имела свой план боевой работы, соответственно ставились задачи отрядам. Ежемесячно каждый из них должен был подорвать 3—5 железнодорожных эшелонов, несколько линий связи, уничтожить небольшие гарнизоны, технику на дорогах, вести разведку, сбор оружия и боеприпасов.
Меня зачислили в отделение партизана Мохнача. Каждое отделение, получив задание, уходило из расположения отряда в заданный район на довольно длительное время. Раз в месяц мы устраивали засады на немецкие колонны всем отрядом, иногда всей бригадой. Дело доходило и до рукопашных схваток. Везде, где требовалась разведка: при пересечении трактов, входе в деревни, и в других случаях, — меня включали в состав Разведгруппы. Я считал это признаком того, что меня продолжают проверять. Неоднократно мы натыкались на немцев, отстреливались, едва уносили ноги, имели потери убитыми и ранеными.
Однажды ночью при разведке перехода через шоссе Ружаны — Пружаны мы были обстреляны почти в упор. Отходя, я ощутил удар в голову. Шапка слетела, и в тот же миг впереди, метрах в трех, раздался взрыв. Меня обдало землей, но боли я не чувствовал. Когда собрались в условленном месте, недосчитались двух разведчиков. Лицо и руки у меня были в крови, от винтовки остался лишь ствол с затвором. В сапогах что-то хлюпало, хотя кругом было сухо. Это была кровь.
Потом друзья говорили, что я родился в рубашке. Видимо, немецкая граната попала мне в голову, отскочила и взорвалась. Меня лишь слегка зацепило осколками, раскровянило ноги. Наша стычка отвлекла немцев и позволила ударной группе перейти шоссе в другом месте.
Как-то в нашу землянку вошли два партизана. Разворачивая передо мной мешок, они предложили:
— Если ты летчик, разберись вот с этой штукой!
Передо мной на мешке лежал авиационный пулемет ШКАС. В училище мы его изучали досконально, я мог его разбирать и собирать с завязанными глазами. Пулемет оказался в хорошем состоянии. Были к нему и металлические звенья, куда вставляются патроны, образуя ленту.
— Дело в том, — пояснил я ребятам, — что этот пулемет скорострельный. За одну секунду выстреливает тридцать патронов. Он требует интенсивного воздушного охлаждения, которое можно получить лишь при полете самолета. На земле применять его нельзя. За одну минуту он произведет 1800 выстрелов, при этом его ствол накалится докрасна...
Тем не менее пулемет я опробовал. Один раз мы его использовали в засаде. С того времени я почувствовал к себе не только доверие, но и уважение. Я неоднократно просил командование помочь мне переправиться за линию фронта. Доказывал, что за один вылет смогу нанести немцам гораздо больший урон, чем вся наша бригада за неделю. Мне отвечали, чтобы терпел, не спешил, что и здесь надо бить фрицев.
Боевая работа в немецком тылу продолжалась. В составе группы Мохнача мне довелось участвовать в подрыве четырех воинских эшелонов. Два из них мы подорвали в районе города Вылковыск, еще два на дороге Брест — Барановичи.
Это довольно сложная, кропотливая задача. Железные дороги, особенно идущие к фронту, немцы тщательно охраняли. Через каждый километр были выстроены бункеры, где размещались солдаты. По полотну ходили патрули с собаками. В ночное время дорога освещалась прожекторными фонарями и ракетами. По обе стороны насыпи лес был вырублен широкой полосой. Часть подходов к полотну минировалась. То и дело раздавались пулеметные и автоматные очереди по кустам при малейшем шорохе. Партизанской группе в пять человек, оснащенной самодельной миной в 10—12 килограммов тола, для подрыва эшелона давался месячный срок. Для подхода к месту подрыва Мохнач всегда выбирал заболоченную местность. Не всегда удавалось подойти к насыпи в установленный срок. Иногда это достигалось за десяток ночей.
Применяемые ранее способы подрыва — под рельс, рядом с рельсом, на «шомпол» и даже подрыв веревкой с большого расстояния — уже себя исчерпали. На все эти способы немцы нашли противодействие. Мины снимались патрулями или взрывались. Оставался довольно рискованный способ, который мы и применили во всех четырех случаях. В белых маскировочных халатах мы подходили к краю заболоченного леса. Здесь оставались три партизана. Задача двоих из этой тройки — прикрыть огнем при вынужденном отходе. Один партизан разматывал веревку от мины, которую волокли я и Мохнач.
Ползком через промерзшую заболоченную полосу мы подкрадывались к насыпи, проверяли крепление веревки к булавке-чеке взрывателя, подтягивали несколько метров веревки и расстегивали булавку-чеку. Теперь было достаточно потянуть веревку, чтобы выдернуть булавку из ударника-взрывателя.
Затаившись, мы ожидали, пока пройдет мимо нас немецкий патруль. Лежим, что называется, тише воды, ниже травы. Вот вдали появляются три фары паровоза. Пыхтя, он приближается на небольшой скорости. Перед ним, метрах в 50—100, проходит патруль, освещая фонарем рельсы. Эстафетная передача эшелона осуществляется от патруля к патрулю. С замиранием сердца выжидаем, когда патруль пройдет мимо нас. Не дышим. Шаги удаляются. Пыхтящий трехглазый паровоз совсем рядом. Держа у груди мину, я выскакиваю на насыпь и кладу ее рядом с рельсом. Что есть мочи бросаюсь назад, в сторону болота. В тот же момент местность освещается красным заревом. В спину толкает пружинящая сила взрывной волны, прижимает к земле. Это мой товарищ в нужный момент потянул за веревку, и взрыватель сработал. Раздается грохот и лязг металла, трещат автоматные очереди. Яркий свет ракет освещает все вокруг. Но спасительный лес уже рядом, и я скрываюсь в чаще. Ребята уже в сборе, на ходу сматываем шнур и углубляемся в лес. Настроение отличное! О результате «работы» узнаем завтра от местного связного, работающего на железной дороге. Обычно сильно повреждается паровоз. Он переворачивается, отлетают его колеса и разные детали. За паровозом опрокидываются пять-Шесть вагонов или платформ с техникой, разрушается участок рельсового полотна, а на столбах рвутся провода связи.
Однако удача не всегда сопутствовала партизанам подрывных групп. Были потери, случаи гибели всей группы.
В начале марта 1944 года в нашу бригаду прибыла из-за линии фронта особая разведывательная группа из двенадцати человек. Она была оснащена радиостанцией и держала из расположения нашей бригады связь с Центром. Свои задачи она выполняла самостоятельно в населенных пунктах, занятых немцами. Командование бригады запросило Центр о трех летчиках — о Тихоне Еременко, о Володе Гринь и обо мне. Ответ пришел через пару дней: «Подтверждаем. Веселовский, Еременко, Гринь — советские летчики. Берегите».
В партизанской деревне Белавичи я встретился с Еременко, его отправляли из отряда имени С.М. Кирова в соседнее партизанское соединение, куда прилетали наши транспортные самолеты. Далее ему предстояло лететь на Большую землю. Так требовала радиограмма от командующего Авиацией дальнего действия (АДД) А.Е. Голованова. Весь день мы провели вместе, я просил его напомнить в Москве обо мне и о Володе Гринь. Меня же в эти дни назначили начальником штаба партизанского отряда «За Родину».
Перед строем комбриг Михаил Матевосян зачитал приказ и представил меня партизанам. До этого со мной беседовал командир отряда Алексей Виниченко. Ранее начальником штаба отряда был именно тот капитан, который арестовал меня, изводил допросами и чуть было не отправил на тот свет.
Отряд состоял из двух рот по сто двадцать человек в каждой. Добрую половину отряда составляли бывшие красноармейцы и младшие командиры. В одной роте было четверо венгров, взятых в плен при уничтожении одного из немецких гарнизонов. На вооружении отряд имел пять ручных пулеметов, автоматы и гранаты. Запас патронов, мин и медикаментов был незначителен. Партизаны отряда имели на базе четыре больших шалаша и штабную землянку на четырех человек.
Работы мне прибавилось. Ничего нельзя было упускать из поля зрения, начиная с запаса продуктов и кончая планами боевой работы. Особое внимание я уделял охранению, караульной службе и разведке. От этого зависели благополучное базирование, удачи в походах, засадах и налетах на вражеские гарнизоны.
В одном из боев был ранен в обе ноги командир отряда Алексей Виниченко, поэтому в дальнейшем боевыми операциями пришлось руководить мне.
К концу апреля появилась молодая листва, поднялась трава. Жить в лесу стало легче. Я обратился к командованию бригады за разрешением отправиться в Беловежскую Пущу с группой партизан, разведать там обстановку, определить возможности базирования всей бригады. Командование бригады дало мне «добро», назначило сроки отправления в бригаду связных с донесениями.
После тщательной разведки мы, группа в пятьдесят человек, днем перешли через Поднятую Трыбу, удачно переправились через реку У сожженной деревни Борки. Расположились мы в восточной части Беловежской Пущи, все передвижения и разведку окружающей обстановки проводили скрытно, тщательно маскируясь.
В районе нашего базирования проходило несколько дорог, соединявших поселки, где квартировали вражеские гарнизоны. Немцы заставляли местных крестьян боронить поверхность дорог, чтобы были заметны любые следы. При движении на подводах или машинах колонну замыкала лошадь, тащившая пару борон. Впереди немцы пускали крестьянскую телегу, чтобы в случае минирования подорвалась она.
Мы переходили такой боронованный тракт след в след, а последний переходящий тщательно заравнивал след, восстанавливая палкой нарушенные борозды. Дней десять мы не обнаружили себя никакими действиями. За это время от местных жителей узнали обстановку, заимели среди них связных. В нескольких гарнизонах оказалось много солдат. На подходах к селам они устраивали засады на партизан.
В свою очередь в районе Пороховни, ближе к Белому болоту, мы устроили засаду на одной из просек и уничтожили двенадцать фашистов, пополнили запас оружия, разжились обувью и одеждой. После этого на несколько дней мы затаились в болоте на небольшом островке.
Я отправил в бригаду двоих связных с донесением об обстановке, о численности немецких гарнизонов и планах боевой работы группы. Скоро местный связной принес нерадостную весть — фашисты сожгли много домов в деревне Новосады, предположительно погибла партизанская группа Василия Кириченко, где я начинал партизанить. В другом селе — Новый Двор — разместилось крупное подразделение карателей. Сюда по тракту регулярно приходили конные обозы, снабжая гарнизон всем необходимым.
Разведав график движения, численность подвод и охраны, я продумал план засады. Успех сулил нам хорошие трофеи: оружие и продовольствие. Утром 12 мая мы подошли к выбранному месту и заняли позиции вдоль дороги в соответствии с планом. Я находился в центре засады. Огонь — по моему сигналу. Скоро появились лошадь, тащившая две широкие бороны, и пожилой погонщик. Метрах в ста за ними шли, перекинув через плечо автоматы, пятеро немцев — передовое охранение. Мы пропустили их, зная, что впереди немцев поджидает наша группа, тоже из пяти человек.
Показалась первая подвода, за ней — еще с десяток. В каждой из них сидели, свесив ноги, шесть—восемь солдат. Обоз замыкала группа солдат, человек пятнадцать. Когда обоз вошел в створ засады, я громко засвистел, партизаны открыли прицельный огонь. Перепуганные кони шарахнулись в сторону — несколько подвод опрокинулось, остальные запутались в мелколесье. Бой был скоротечным, лишь со стороны опрокинутых телег раздалось несколько ответных автоматных очередей. Туда сразу же ударил наш пулемет.
Кроме оружия и гранат в телегах оказалось много продуктов: консервы, шоколад, сыр, хлеб. В карманах некоторых немецких френчей партизаны нашли письма на украинском и русском языках. Видимо, их получатели перешли на сторону немцев, предали Родину.
Поразил меня такой факт — в одной из телег мы обнаружили крестьянина. Так вот, у него после нашего шквального огня не было ни одной царапины, а все немцы, соседи по телеге, изрешечены пулями. Перепуганный, он стоял у опрокинутой телеги. Я спросил у него: все ли немцы охраны перебиты, не ушел ли кто?
— Ни, братко! Уси туточки! — ответил он.
На листе бумаги я написал: «Такая участь постигнет всех фашистов и их прихлебателей на нашей земле!» Подписал: «Партизан Борис» — и отдал записку мужику, велел взять подводу и ехать в Новый Двор, записку отдать немцам.
Я замечал, как растет уважение партизан ко мне. Они делились лучшим куском, беспрекословно исполняли мои распоряжения, подарили трофейный вальтер. Объяснение этому я видел в том, что в проводимых засадах и боях у нас было мало потерь, в дальних походах днем и ночью я точно, без блудежки, выводил группу к намеченному хутору или кварталу. В других группах люди гибли чаще, это случалось по причине неосмотрительности, неграмотной тактики, плохой охраны и разведки.
Вскоре в группу возвратились связные из бригады. Матевосян запрашивал возможность базирования бригады в Беловежской Пуще. С очередными связными я сообщал, что такой возможности нет: в гарнизонах полно фашистов, ходим след в след, таскаем все на себе. А бригада — это обозы, кони, коровы, пушки. Ее движение сразу будет замечено, начнется карательная операция против нее с танками, артиллерией, а то и авиацией.
Не знаю, чем руководствовался командир бригады, но прибывшие связные доложили, что бригада следует в Беловежскую Пущу, приказано подобрать место базирования и встретить. Место мы выбрали в районе села Пороховня, где лес примыкал к Белому болоту. Здесь исключалась возможность окружения, в случае появления больших сил карателей можно было отойти на острова болота.
Перебазирование под Пороховню бригады имени В.И. Чапаева, состоявшей из пяти отрядов, не осталось незамеченным. Немцы не дали на обустройство даже суток; хорошо, что партизаны успели выставить пулеметные секреты, эшелонированное охранение. Я с разрешения комбрига расположил свой отряд на ближнем острове в болоте.
Было еще темно, когда нас разбудила пальба. По ее интенсивности можно было предположить о немалой численности нападавших. Мой отряд быстро перебрался на сухопутье, и мы зашли немцам во фланг. Наш огонь с фланга оказался для них неожиданным. Вспышки очередей стали реже. По их перемещению стало ясно: немцы начали отход.
Некоторое время мы продвигались вперед, потом я передал по цепи команду прекратить стрельбу. В бригаде были убитые и раненые, пало несколько лошадей и коров. Потери были бы значительнее, если бы не пулеметные секреты и охранение, задержавшие противника и позволившие развернуть силы бригады для отпора.
На совещании пришли к выводу, что бригада обложена превосходящими силами противника. Это подтвердила и разведка. О какой-либо боевой работе и продвижении в глубь Беловежской Пущи не могло быть и речи. Решили немедленно отходить назад по краю болота за реку через Поднятую Трыбу, обратно в Гута-Михалинские леса.
Мне с группой было приказано оставаться и действовать по своему усмотрению. Мы затаились в болоте на островке.
Немцы не сразу обнаружили исчезновение бригады. Когда они пришли на место, где стояла бригада, предположили, что она отошла на острова. Немцы подтянули артиллерию и начали обстрел островов. Это продолжалось несколько дней. К счастью, на наш островок не упал ни один снаряд.
Затем немцы направили десять солдат в сторону островов на разведку. С дистанции метров триста я и два партизана редкими прицельными выстрелами стали уничтожать их по одному.
Свою «припеканку» я отлично пристрелял и сейчас, спокойно прицеливаясь, видел результат каждого выстрела, тем более что цели были малоподвижны — солдаты передвигались по пояс в болотной топи. Уйти живыми удалось только двум из них. Интенсивно обстреляв артиллерией наш островок, немцы покинули лес. Потерь у нас не было. Мы продолжали свою будничную партизанскую работу.
Прошел уже год со дня моего побега из эшелона, когда прибыл конный связной. Он передал приказ немедленно прибыть с группой в расположение бригады. Связной рассказал, что в Гута-Михалинских лесах начались тяжелые бои партизан с большими силами немцев, поддерживаемых танками и авиацией.
Мы двигались в бригаду днем. Благополучно прошли реку у Борков, Поднятую Трыбу, пересекли тракт из Гуты в Михалин. Стоял чудесный июньский день. Мы обменивались шутками, чувствовали себя уже «дома». Никто не обратил внимания, что мы не встретили охранения. Вдруг засвистели пули, из леса, где должны быть свои, застучал пулемет. Лес оказался занятым карателями.
Свою бригаду мы нашли у партизанской деревни Белавичи, где узнали, что неделю назад немецкие части численностью до пятидесяти тысяч, поддержанные танками, артиллерией и авиацией, начали карательную операцию против партизанского соединения генерала Ф.Ф. Капусты. Развернулось крупное сражение, местами переходившее в рукопашные бои.
Несмотря на большие потери, немцам удалось преодолеть рубежи партизанской обороны. Бригады отходили в глубь Гута-Михалинских лесов. Они оказались прижаты к железной дороге, охраняемой немцами. Наша бригада понесла большие потери, росло число раненых. Некоторых из них пришлось оставлять в лесу в «схронах» — замаскированных землянках.
Все это мне поведал комбриг Матевосян и высказал такие соображения:
— Большое количество раненых сковывает маневр и боеспособность бригады. Ты неоднократно просил отправить тебя за линию фронта, в авиаполк. Сейчас могу тебя отпустить. Но с условием: возьми группу раненых — человек двадцать пять. Переправишь их за линию фронта...
Предложение комбрига озадачило меня. Идти по немецким тылам, да еще с ранеными... Если немцы обнаружат, то отход исключен, придется стоять насмерть. И все же я согласился.
На другой день раненых готовили в дорогу. Всем сделали перевязки, каждому выдали документы, удостоверяющие личность, боевые характеристики. Мне тоже вручили такие документы.
Все раненые отправлялись без оружия: комбриг посчитал, что огонь со стороны раненых будет безрезультатным, а оставшимся дорог каждый патрон. У меня и моего адъютанта пистолеты остались. Четверо, сопровождавших двух раненых на носилках, были вооружены винтовками. Вместе со мной в группе было двадцать семь человек. Готового рецепта, как осуществить переход через железную дорогу, не было. Мы обсуждали многие варианты, но все они были сомнительны. Скрыть от немцев подход к дороге такой группой — замысел почти обреченный.
Просить у командира боевое обеспечение у меня язык не поворачивался: опять бой, снова потери и раненые. Наконец я избрал необычный вариант. Меня привлекла заброшенная грунтовая дорога, поросшая бурьяном и мелким кустарником. Она шла от деревни Белавичи, где мы находились, к железнодорожному полустанку, где размещалась немецкая охрана. Обычно боевые группы избегали появляться здесь, совершали подрывы подальше, на перегонах. Соответственно и внимание немцев было приковано туда же. Казалось, нелепо подходить к полустанку, где охрана находилась постоянно. Наверно, так рассуждали и немцы. На этом я и решил сыграть. Комбриг согласился с моими доводами.
Когда стемнело, мы остановились в кустах напротив полустанка. Вдали по обе его стороны вспыхивали ракеты, тишину ночи прорезали автоматные очереди. Передохнув, мы как можно тише и быстрее двинулись к железнодорожному полотну чуть левее станционного здания. Впереди шел мой адъютант, за ним двое носилок несли четверо партизан. Остальные раненые шли попарно. Я замыкал колонну. Нам удалось перейти железнодорожное полотно. Тут же началась беспорядочная стрельба. Бегом мы преодолели вырубленную вдоль дороги полосу леса, она оказалась незаминированной. Шли в темноте часа три в сторону от дороги. Только когда начало светать, мы остановились на привал. Мы находились уже в Пинских лесах. После привала мы шли по лесу днем. На третьи сутки нас окликнул партизан секрета:
— Стой! Стрелять буду! Одному подойти — остальным стоять!
Я предъявил документы и все объяснил. Нас пропустили. Недалеко от группы секрета устроили большой привал. Штаб соединения находился далеко, в «пятиканалье», — так называлось место в Пинских болотах, где были вырыты пять осушительных каналов. Ближе находился отряд Федорова, дорогу к которому нам объяснили партизаны секрета.
Теперь мы шли без опасений, как дома. Даже раненые на носилках повеселели. Встретился еще один партизанский секрет. Прошли отрядное охранение и наконец зашли на территорию базы отряда. Командир отряда Федоров, брюнет, лет сорока, крепкого сложения, оказался приветливым, гостеприимным хозяином. Для нас освободили большую сухую землянку, всех накормили, выделили на группу корову.
Пока сестры перевязывали раненых и благоустраивали их, мы с адъютантом в командирской землянке обменивались с Федоровым новостями, попивая чай. С радостью мы узнали, что по всей Белоруссии идет наступление Красной Армии. Центральным штабом партизанского движения был дан приказ на операцию «Рельсовая война».
В этой операции в отряде у Федорова оказалось много раненых. Кто-то подорвался на минах при подходе к железнодорожному полотну, другие получили пулевые ранения. Раненых из отрядов собирали у посадочной площадки, откуда переправляли самолетами на Большую землю.
Федоров охотно предоставил нам пару коней под седлами, и мы с адъютантом поехали вечером на площадку ознакомиться с Деталями приема и отправки самолетов. Километрах в десяти находилось большое село Телеханы. Оно было сожжено карателями, лишь чудом уцелела церквушка. Поле у этого села и служило аэродромом. Скоро нас остановил патруль, партизаны проверили документы и пропустили.
К посадочной площадке пропускали только командный состав бригад, отрядов и групп. В церквушке было полно раненых. Мы прилегли на траву. Черное небо было усыпано звездами. Скоро с востока послышался приближающийся гул самолетов. На запад пролетели бомбардировщики. Не успели они скрыться, как с запада появились немецкие бомбардировщики. Они шли на восток.
Наконец появились четыре транспортных самолета Ли-2. Им подали световой сигнал с земли. Самолеты стали в круг, послышались хлопки раскрывающихся парашютов — грузовые мешки опускались в лес.
В это время над макушками деревьев застрекотал У-2 (По-2). Ему зажгли костровый сигнал, и он тут же зашел на посадку. Мы побежали к месту его заруливания, здесь уже скопилось много встречающих. От волнения у меня колотилось сердце: полтора года я был в разлуке с родной семьей летчиков!
Спрыгнувшего на землю пилота плотным кольцом окружили партизанские командиры. Его голос показался мне знакомым. Прислушался. Несомненно, это был Саша Кургузов — мой первый инструктор в Московской планерной школе. Протиснувшись вперед, я окликнул:
— Саша! Саша Кургузов!
Он резко повернулся в мою сторону:
Кто это? Кто меня спрашивает?
Это я, Борис...
Рассматривая в темноте мое лицо, Саша удивленно произнес:
Борис Веселовский? Как ты сюда попал?
то же мгновение мы уже сжимали друг друга в объятиях. Саша куда-то вел меня, не отпускал, прижимая к себе. Вошли в какой-то большой шалаш. Здесь было светло, стоял длинный стол, уставленный обильной едой и бутылками самогона. Присутствующие обменялись новостями, рассказывал и я Саше о своей партизанской жизни. Говорили долго. Саша пил мало: ему предстоял полет.
Вскоре все направились к самолету. Ожидался прилет еще одной машины. Саша предложил мне сейчас же лететь с ним. Я не мог это сделать: надо было отправить в первую очередь тяжелораненых. Распрощались.
На другой день Федоров дал подводу, и к вечеру я с двумя тяжелоранеными приехал к площадке. Снова прилетел Саша, он привез несколько автоматов и распорядился, что они для моей группы. Мои ребята с жадностью вцепились, в автоматы. Это была их мечта. Недовольство таким исходом было видно на лицах здешних командиров. Затем Саша приказал грузить в самолет раненых отряда «За Родину» — моих ребят.
Когда самолет улетел, поток гнева обрушился на меня. Как смел я вне очереди отправлять своих раненых! Гость называется! Я чувствовал себя неловко и отмалчивался.
В следующий Сашин рейс я собирался улететь сам. Однако Саша не прилетел ни в ту, ни в другую, ни в третью ночь. Командованию сообщили, что на этой трассе немецкими истребителями были сбиты два самолета У-2. Площадку у села Телеханы закрыли.
Своим ходом, на двух подводах, мы выехали из отряда Федорова, направляясь к линии фронта. Выбирая пути-дороги, много пришлось поколесить. Ночевали мы в лесах и селах, где попадались селения, жители которых за всю войну не видели ни советского, ни немецкого солдата. Хаты освещались лучиной. Детишки учились в «лесной школе», на скамьях меж деревьев писали угольками на березовой бересте...

Подготовил к публикации Андрей Ревенко