Командир 31-й скоростной бомбардировочной авиаэскадрильи. Лебедин

В январе 1937 года состоялось мое назначение в 31-ю сбаэ на должность инструктора-летчика, а уже в ноябре я стал ее командиром. В феврале следующего года присвоено звание «капитан».

Интенсивно шла боевая подготовка, служба отнимала почти все время и я, как строевой летчик, почти не замечал, что именно в эти годы шло масштабное уничтожение командных кадров Красной Армии, хотя иногда беда проходила совсем рядом.

Ежегодно в мае у нас проверяли планы мобилизационного развертывания. Приходили шифровки в штаб, требовалось немедленно подтвердить получение и дальше действовать в соответствии с планом. Мы с женой и дочерью снимали в городе на улице Дарвина часть дома. Как-то раз часа в три ночи раздался с улицы стук в низкое окно. Открыл я раму. В темноте стоит кто-то в форме, говорит:

- Вам шифровка, надо срочно вручить.

Спросонья я некоторое время соображал, как поступить, ведь работать с секретными документами вне части категорически запрещалось. Наконец, ответил:

- Передайте шифровку дежурному по штабу, на квартире я никаких документов не принимаю!, - и в этот момент боковым зрением заметил, что за углом мелькнула какая-то тень. Закрыв окно, пробрался ко входной двери, притаился. Слышу тихий разговор:

- Вот сволочь, ничего на вышло, - ругнулся один.
            - Эх, сорвалось, - с досадой сказал второй.

С тем они и убрались.

Наутро в штабе выяснилось, что никаких шифровок не поступало. Все происшедшее было провокацией местного НКВД. Но этой же ночью в павлоградском гарнизоне были арестованы комкор Рогалев, его замекститель, командир авиаполка, командир эскадрильи и летчик, командир, начальник штаба и комиссар кавалерийского полка. Это только те, о ком мне стало известно.

Раз я остался после ночных полетов вместе с Сосновским в штабе. Группа летчиков, и среди них Азиатцев, Васютин, Гробовюк вместе расходились по домам. Кто-то из них посетовал, что после ночных полетов никогда не может заснуть, на что Азиатов пошутил: «А ты работы Ленина почитай и через пять минут уснешь». На третий день Азиатцева на утреннем построении уже не было. Я отправил посыльного к нему домой, а там жена плачет: ночью забрали. Вскоре из НКВД пришло распоряжение, чтобы всем отрядом явились в Харьков на суд над Азиатцевым. Несмотря на отличную характеристику, которую я составил, его все-таки осудили «за антисоветскую деятельность» и отправили в заключение. Только в 1956 году уже в Новосибирске ко мне обратились из КГБ с просьбой подтвердить ту характеристику для посмертной реабилитации Азиатцева.

В 1937 году летом в Днепропетровске проходили сборы по присвоению выпускникам аэроклубов ОСОАВИАХИМа на Украине квалификации военного летчика и зачислению их резерв ВВС. Я был назначен председателем комиссии. По окончании сборов мне пришлось лететь в Москву с докладом о результатах К.Е.Ворошилову. Заслушивал он меня в своем кабинете на втором этаже в здании Генштаба на Знаменке.

В предвоенные годы широко практиковалось привлечение к испытаниям новой техники летчиков строевых частей. Летом 1937 года я прибыл в НИИ ВВС (с 1932 года он базировался на щелковском аэродроме, потом переименованном в Чкаловский). Здесь царила особая атмосфера - каждый день на глазах создавалось будущее нашей авиации. С платформы электрички пешком пришел на проходную аэродрома и здесь буквально столкнулся с Валерием Чкаловым. Он мимо молодого летчика пройти не мог: остановился, расспросил обстоятельно, кто я, откуда. Чуть дальше встретил Гризодубову. Она собиралась фотографироваться, была в платье, держала букет цветов.

Мне пришлось здесь испытывать кислородную фибровую полумаску, ходил на высоту. После испытаний сильно болели десны.

Видел, как готовили к рекордному перелету самолет ДБА экипажа Леваневского. Машина стояла у комендатуры, в кабину загружали мешки с продуктами, меха. Вместе с другими я наблюдал 18 июня и старт рекордного полета экипажа В.Чкалова по маршруту Москва-Портленд.