Советско-финская война

 

К началу советско-финской войны (30 ноября 1939 года наша авиация совершила первый налет на порт Хельсинки) уже немало наших летчиков получили опыт боевых действий: кто в Испании, кто в Китае. Поэтому должно быть понятно и мое желание проверить себя в бою. Командование на все рапорты отвечало отказом, и в конце концов я направил письмо прямо К.Е.Ворошилову, пользуясь тем, что он меня хорошо знает. Вскоре телеграммой поступило распоряжение Клементия Ефремовича о моем направлении в действующую армию командиром эскадрильи бомбардировщиков СБ, которую еще предстояло сформировать на подмосковном аэродроме Чкаловский. На вооружение эскадрильи поступили новые СБ-2М-103 с «опущенными» моторами[1] и радиополукомпасом «Чайка». Эскадрилья вошла в сводный 85-й отдельный полк особого назначения, которым командовал Главный штурман ВВС комбриг Стерлигов. Эту авиачасть обычно называли «особая слепая группа», так как она была полностью укомплектована летчиками-инструкторами по технике пилотирования ВВС округов, авиабригад, учебных центров авиации, которые были подготовлены к полетам днем и ночью в любых метеоусловиях.

17 января девятка наших самолетов взлетела с Чкаловского аэродрома и взяла курс на Пушкин под Ленинградом. Поскольку мы торопились, а улучшения погоды метеорологи не обещали, то лететь пришлось в сплошном снегопаде, по всему маршруту шли на бреющем плотным строем с включенными огнями, сели в Пушкине без происшествий.

По прибытии сразу включились в боевую работу. В основном приходилось вести разведку и наносить бомбовые удары по укрепленным районам и скоплениям войск на железнодорожных станциях в районе Савонлинна, Хамина, Антреа. Обычно маршрут проходил от Пушкина на большой высоте через Ладожское озеро на север, затем над островом Валаам разворачивались на цель, а после выполнения задания обходили хорошо прикрытые зенитной артиллерией  районы Выборга и Котки с запада и через остров Лавансари в Финском заливе шли домой. Лишь однажды мне пришлось бомбить позиции береговой артиллерии под Коткой. В Пушкине[2] стояла приводная радиостанция, и из Финляндии по радиополукомпасу мы безошибочно выходили на свой аэродром в любую погоду.

Спустя несколько дней мне пришла посылка, обратный адрес был указан «Москва, Кремль». Мои товарищи были сильно заинтригованы, подумали, что у меня там родственники живут. В посылке оказалось письмо от К.Е.Ворошилова и двенадцать бутылок хорошего грузинского коньяка. Тут же откупорили одну, я попробовал, нашел, что он пахнет клопами, и составил бутылки в тумбочку. Мои летчики хотели пустить коньяк в дело, но я поставил условие: меняю на шампанское, бутылку на бутылку. Тут же отрядили экспедицию в Ленинград, но там кроме водки и спирта ничего в продаже не было.

Нашей авиации в боях было задействовано довольно много. Другие бомбардировочные полки летали на ДБ-3, ТБ-3[3], в Котлах стоял полк прикрывавших нас истребителей И-153. Днем мы летали на задания группами, ночью - по одному, реже парами. Почти все полеты проходили в сложных метеоусловиях с низкой облачностью и в снегопад.

Зима 1940 года была очень снежной. В затяжные снегопады наши войска сидели по землянкам и ждали улучшения погоды. В этих условиях мы вели разведку и фотосъемку железной и шоссейной дорог на предельно малой высоте до Сортвалы. Так удалось обнаружить, что финны разбили автомобильную трассу на участки, и крытые грузовики с подвешенными спереди ножами чистят сначала одну сторону шоссе между пунктами, одновременно перевозя личный состав и грузы, затем возвращаются порожняком и попутно расчищают другую сторону. Это позволяло им постоянно поддерживать дороги в рабочем состоянии и непрерывно подтягивать резервы к линии фронта. О результатах разведки я по возвращении сразу доложил по телефону Командующему ВВС ЛенВО А.Новикову, он не поверил, что противник так быстро перебрасывают войска. Пришлось срочно отправлять в Ленинград мокрые фотоснимки. После этого стали наноситься бомбовые удары не только по железным, но и по шоссейным дорогам, а нашим войскам приказали тоже постоянно расчищать дороги, а не отсиживаться в снегопад в землянках.

Опыт «слепых» полетов и участия в испытаниях очень помогали. В один из ночных вылетов уже отбомбившись мы отошли от цели, когда самолет схватили два зенитных прожектора. Как ни маневрировал, не удавалось от них оторваться. Пришлось вспомнить свой опыт испытаний СБ на пикирование на Чкаловском аэродроме. Я скомандовал экипажу: «Держитесь!» и бросил самолет вниз. Прожектора нас потеряли, я обрадовался, перевел машину в горизонтальный полет, и тут штурман Даниленко говорит: «Дмитрий Тихонович, поднимайся выше!» Я вгляделся в темноту: СБ шел над самой поверхностью Сайманского канала, стоящие вдоль него деревья оказались выше нас, только чудом можно объяснить, что самолет за них не зацепился.

Были встречи и с воздушным противником. Как-то на подходе к цели мы вышли из облаков на высоте всего 300 метров и едва не столкнулись с финским истребителем, пересекшим наш курс и удалившимся в северном направлении. Отбомбились по цели, и тут из разрыва в облаках вывалился на нас «Моран». После нескольких атак он ушел в сторону, а мы попали под зенитный огонь, снаряд угодил в левый двигатель, осколки попали в правую руку стрелка-радиста и в ногу штурмана. Поврежденный двигатель пришлось остановить и продолжать полет на бреющем. Тут снова появился «Моран», стрелок-радист из-за ранения стрелять не мог, но штурман давал для острастки очереди из носового ШКАСа. Положение становилось крайне опасным, так как на одном двигателе СБ маневрировал с трудом. Вдруг финн зашел сзади, пристроился рядом крыло к крылу и с сожалением покачал головой, давая понять, что расстрелял все боеприпасы, а потому вынужден нас отпустить. Я погрозил ему кулаком, и мы разлетелись каждый своим курсом.

Раненых штурмана и стрелка-радиста отправили в госпиталь, на замену назначили новый экипаж, место штурмана Даниленко занял Константин Алехнович.

За все время боев лишь раз мы вылетели в солнечную ясную погоду, когда ударил сильнейший мороз с заданием нанести удар по станции Антреа. Кабина СБ не обогревалась, а пилоты летали в кожаных перчатках, поэтому перед самым вылетом техник самолета меня пожалел и отдал свои меховые рукавицы, соединенные вместе стропой. После взлета эскадрилья пошла к Котлам, чтобы соединиться с истребителями прикрытия. Над аэродромом мы их не обнаружили, сделали круг, дали сигнальную ракету - нет истребителей. Тут стрелок-радист докладывает, что видит истребители над Финским заливом. Я развернулся к заливу и решил посмотреть, все ли самолеты идут за мной. Плексиглас кабины был густо покрыт инеем, надо было сдвинуть назад форточку. Защелка не поддалась, я зубами стянул с руки левую рукавицу, открыл форточку, оглянулся - слева все на месте. Тогда перехватил штурвал, снял и другую рукавицу, открыл вторую форточку, увидел, что и справа все на месте, и тут с громким хлопком рукавицы потоком воздуха унесло из кабины. Что делать? Кожа намертво прилипала к металлу, но возвращаться с задания было немыслимо, и я повел эскадрилью по запланированному маршруту. Вышли на цель, отбомбились, а на обратном пути руки стали замерзать окончательно, ничего уже не чувствовали. Я их бил о стенки кабины, засовывал в унты, прятал в рукава, удерживая штурвал локтями - ничего уже не спасало. Видя такое дело, Алехнович над заливом все просил:

- Ты уж как-нибудь дотяни. Я ж только утром телеграмму получил, что жена двух девочек родила.

Я его успокаивал:

- Не ной, у меня самого дети. Дотянем.

И дотянул-таки до своего аэродрома, сели нормально, однако из кабины я сам выбраться уже не смог. Приехала санитарная машина, чтобы отвезти меня в госпиталь, но я ехать наотрез отказался, лег на снег и приказал: «Оттирайте мне руки». Терли по очереди всей эскадрильей снегом и спиртом без особой надежды на успех. Примерно через час в кистях появилось легкое покалывание, а потом такая боль, что я кричал не своим голосом, требовал, чтобы мне руки отрубили. Но товарищи уже поняли, что руки отходят, крепко меня держали и довели дело до конца. Потом отвезли меня в пушкинский госпиталь. Хирург, узнав, что произошло, сказал, что попади я в госпиталь сразу после полета, кисти мне бы пришлось ампутировать немедленно, а так все было сделано правильно. Вот тогда я ужаснулся: кому был бы нужен без рук? На следующий день мне уже пришлось вести СБ на очередное боевое задание.

Единственный раз я наносил удар по позициям береговой артиллерии под Коткой. Из-за сильного противодействия ПВО пришлось идти над заливом на бреющем, затем набирать высоту 800 метров и сбрасывать две 1000-килограммовых бомбы с замедлением, иначе не успевали уйти от осколков.

К весне от переутомления у меня совершенно пропал аппетит. Другие летчики, вернувшись с задания выпивали по сто граммов водки, и после этого могли есть, я же к водке испытывал отвращение. Выпивал в столовой банку грушевого компота и шел спать. Полковой врач уже пытался отстранить меня от полетов, но я командовал эскадрильей и не мог не летать. Тогда доктор стал тайком от меня подливать в компот мой же коньяк и будто невзначай пододвигать тарелки с едой. Я эту хитрость разгадал не сразу, но аппетит постепенно вернулся.

Всего в финскую войну мной было выполнено 17 боевых вылетов, из них 8 ночью. Боевые действия завершились 13 марта, и спустя пять дней я вернулся в Харьков. Пока я был на фронте, в округе формировались авиадивизии, и я числился некоторое время в штате 49-й ад летчиком-инспектором, но только формально. По возвращении я остался в штабе округа на прежней должности. Здесь уже мне вручили орден Красного Знамени за участие в боевых действиях.

 

---

[1] Шавров В.Б., История конструкций самолетов в СССР 1938-50 гг., Москва. 1988. стр. 17.

[2] В 24 км к югу от С-Петербурга.

[3] Полком командовал Водопьянов.